– Рихард Фабиус – ученый, сам себя он называл исследователем старины, его главный труд, я, к сожалению, не знаком с ним, называется «Науки древних египтян». В этом году ему исполнилось бы сто лет.
– Как почетно, – заметил Федор Лагутин.
– Хотя он и родился в этом городе, но умер где-то на Востоке.
– Ах, Генри, – вздохнул Федор, – я живу на улице, которую переименовывали уже трижды.
– Мама дома, – сказала Барбара, свернув на посыпанную гравием дорожку, которая вела к роскошной вилле, выкрашенной в бледно-голубой цвет; перед двухместным гаражом стоял тяжелый, старомодный автомобиль – «мерседес» выпуска тридцатых годов.
Федор проворно вылез из машины и придержал Барбаре дверцу. При этом он взглянул на берег озера, где к деревянным мосткам были причалены лодки, на которых, к его удивлению, сидели чайки. Он спросил, обращаясь к Генри:
– Чайки?
На что Генри ответил:
– Мелкий вид, речные. Те, что на побережье, вдвое крупнее.
Барбара пошла вперед, заметив, что Федор медлит, взяла его за руку:
– Пойдемте, мама будет рада.
Поскольку и Генри настаивал, он дал себя уговорить. Их встретил собачий лай. Черный боксер прыгнул Барбаре на грудь, извиваясь от радости, скакнул на Генри и, прогарцевав несколько шагов на задних лапах, был уже готов прыгнуть на Федора, но тут учуял обшитую мехом сумку, моментально насторожился и зарычал, оскалив крепкие клыки.
– Тихо, – строго сказала Барбара, – тихо, Яша, это друг.
– Яша – самый глупый пес во всем городе, – заметил Генри, – но он любимец нашей матери.
– Яша вовсе не глупый, – сказала Барбара и позволила собаке, вытянувшейся во весь рост, положить передние лапы ей на грудь и лизнуть подбородок.
– Проходите, садитесь, – пригласила Барбара.
Она отправилась на кухню, чтобы поставить чайник, а Генри пододвинул кожаный шезлонг к столу, на стеклянной столешнице которого стояли вазочки с конфетами и пепельницы.
– Болит голова? – спросил Лагутин.
– Немного, я чуть-чуть расслаблюсь, – сказал Генри, – надеюсь, ты не имеешь ничего против, – он растянулся в шезлонге и потрогал залепленную пластырем бровь, а затем широким, небрежным жестом обвел руками помещение. – Вот мое жилище, Федор. Сейчас, правда, здесь живут лишь мать и Барбара, у меня есть своя собственная небольшая квартирка.
– Красиво, очень красиво, – улыбнулся Федор и, последовав приглашению хозяина, не стесняясь, оглядел два торшера, камин с декоративно уложенными горкой поленьями и стеклянные шкафчики с раскрашенными фарфоровыми фигурками, долго всматривался в выполненный в серых тонах портрет отца Генри, погибшего в авиакатастрофе под Гонконгом, а заметив на ковре стилизованный символ всего растущего, радостно закивал и процитировал из «Фауста»: – А древо жизни зелено всегда…
– Как славно ты это сказал, Федор, – восхищенно произнес Генри, – я с удовольствием слушаю, как ты говоришь по-немецки. Должно быть, у вас был хороший учитель немецкого в Саратове.
– Профессор Макаревич, – ответил Лагутин, – он переводил Шиллера, а еще немного Гёте и Гёльдерлина; читая стихи, он всегда закрывал глаза. Немецкий я учил факультативно, только потому, что боготворил профессора; свою любовь к вашему языку он привил и нам.
Пока Барбара накрывала на стол – расставляла чашки, сахар, печенье, сухарики и масло, в комнату вошла мать, стройная седовласая женщина. На ней был черный костюм и нитка мелкого жемчуга, она явно красила губы наспех, и ее верхняя губа была испачкана помадой. Лагутин поднялся и сделал шаг ей навстречу, однако ее взгляд был устремлен мимо него на Генри, она уже подошла к сыну и расспрашивала, что случилось и больно ли ему.
– Ну скажи же, малыш, что произошло и кто это сделал?
Генри попытался ее успокоить:
– Ничего особенного, мама, удар шайбой, бровь была рассечена, но теперь ее уже зашили.
– Бровь? Зашили?
– Так всегда делают при рассечении, – пояснил Генри, – скоро уже ничего не будет видно.
– Сядь, мама, – произнесла Барбара, – не волнуйся, такое в хоккее случается каждый день.
Она обняла мать за плечи и мягко попыталась усадить на стул, однако ей не удалось успокоить ее.
– Я предвидела это, Генри, я всегда этого боялась, – произнесла мать, – и вот пожалуйста, никто не сможет убедить меня, что твой хоккей – это спорт-, единственный раз я уступила тебе и посмотрела один матч, только потому, что ты в нем участвовал, но мне этого хватило с лихвой, такое может нравиться только беспардонным, грубым людям.
– Это прекрасный вид спорта, мама, – возразил Генри, – там нужна быстрота и твердость.
– Не забывай о клюшках, – продолжала взволнованно мать, – когда вам не хватает кулаков, вы лупите ими друг друга, я сама видела. Во всяком случае, никто больше не соблазнит меня пойти на хоккей.
В своей тревоге она, казалось, не заметила Федора Лагутина, тот в молчаливом ожидании стоял у камина, теперь же она повернулась к нему и, извинившись, спросила, не является ли и он случайно одним из хоккеистов, может, он товарищ Генри по команде. Предвосхищая его ответ, подала голос Барбара:
– Мама, это господин Лагутин, он друг Генри и ездил с нами на хоккей, а теперь мы хотим выпить чаю.
Мать протянула Лагутину руку, рассматривая его при этом с таким нескрываемым любопытством, что Барбара, которой не понравился ее назойливый взгляд, быстро добавила:
– Господин Лагутин здесь по приглашению Высшей Технической школы, работает над одним научным проектом.
– Тогда вы, наверное, физик, – предположила мать. Лагутин улыбнулся:
– Математик.
– Господин Лагутин окончил университет в Саратове, – пояснила Барбара, – а сам он родом из Самары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66