Она молилась, время от времени низко кланяясь в угол. В ночной тишине отчетливо раздавались слова молитвы:
– Господи, Боже наш, прими от меня, недостойной рабы твоей, усердное моление сие и прости мне все прегрешения мои. Всех нас, и церковь Твою святую, всесильной Твоей крепостью от всякого злого обстояния и власти освободи. Ты учишь нас поминать в молитвах за здравие врагов наших, ненавидящих и уничтожающих христианский народ…
Бабушка глубоко задумалась, не заметив, что Аня внимательно слушает ее. Перед глазами девочки встал арест отца, такой же ночной и внезапный. Только другим способом просили открыть дверь:
– «Телеграмма для… вручить лично…».
Бабушка очнулась и продолжала моление.
– Прости, меня, Господи, рабу твою верную. Не поднимается рука моя креститься за сатанинскую силу, немеет язык мой молитву воздавать за них. Казни меня, Боже, но прошу Тебя: воздай им тем же, что сделали они с храмами Твоими, с народом божьим и детьми их. Ты учишь нас, учитель святой, что Сатана сам себя уничтожит. Господи милостивый, пока Сатана сам себя изгрызет, от рабов твоих будет пустыня. Господи! Не осуди меня, недостойную, забери к себе. Устала я ходить по земле, глядеть, как безропотно гибнет стадо Твое, обманутое и замученное. Забери меня, Господи! – Она опять опустила голову, думая какие-то свои думы.
– Бабушка, не уходи!
Та очнулась, перекрестилась: опираясь на свою палочку, поднялась с пола, подошла к Ане, поправила одеяло, из-под которого выглядывала нога безмятежно спавшего Славика.
– На все Божья воля, испытывает он нашу крепость духа через неправду и муки рабов своих. Никуда я от вас не ухожу. Прости старухе минутную слабость. – Она положила свою сухую ладонь на лоб Ане.
– Хорошо, глазки почти чистые. Еще немного полежишь, опять будешь бегать.
– А где ты раньше жила? Ты была маленькой? Расскажи мне.
Бабушка заулыбалась, уселась поудобнее:
– И маленькой была, и батюшка с матушкой были, родни много было. Мы жили у помещика, под Смоленском.
– Бабушка, за что помещики издевались над крепостными, били их?
– Перекрестись, девонька. За что он будет бить? Отработал на его поле два-три дня в неделю, и работай на себя. Правда, земли у крестьян не было, так помещик давал надел, но тот, кто не был лежебокой, кто в чужой рот не заглядывал, жил хорошо – сытым и одетым. И на гулянье время оставалось. Какие мы хороводы водили! – Тут она мечтательно улыбнулась, вспоминая деревенские хороводы на лугу, почти столетней давности. – И на молитву время было. Храмы, церкви, Божьи дома стояли в каждом селе.
Тихая ночь. Лунный свет через окошко освещал исхудавшее с выступавшими скулами лицо Ани. Она внимательно слушала, положив свою ладонь на бабушкину, и было что-то объединяющее их в эту безмолвную ночь.
– Я выросла, выучилась грамоте, вышла замуж за работящего парня из соседнего села. Было у меня двое деток, две девочки – Аксюша и Манюша, наша радость. Ласковые, послушные.
На минуту она замолчала, вспоминая веселый солнечный день. Они всей семьей жнут на своем поле. Она – молодая, крепкая, серпом срезает налившиеся колосья пшеницы, а Ксюша рядом пытается взять в ладони побольше стебельков, чтобы увязать их. Манюша топает неокрепшими ножками по сжатому полю, несет им в деревянной кружке холодного кваса…

VII

После сбора урожая они, нарядные, шествуют в церковь. Рядом ее Степан. Он несет на руках смеющуюся младшую доченьку, щекоча ее усами. Сбоку чинно шагает Аксюта, поглядывая по сторонам, как-то оценят подружки ее яркий платочек.
– А что потом было?
– Наказал нас за что-то Господь. Стояли жаркие дни, я со Степой была на работе, случился пожар. Погибли мои голубки.
Аня увидела, как медленно, словно нехотя, по щеке бабушки покатилась слеза, застревая в морщинах.
– А потом?
– Потом Степа от горя ушел в монастырь, ушла и я в Божью обитель. Думала, до конца дней своих буду там молиться за своих кровинушек, отмаливать гнев Божий.
Она тяжело вздохнула:
– Не довелось. Через много лет навалилась на Русь черная сила Антихриста – хуже Мамая. Храмы, церкви ограбили, разрушили, святых отцов уничтожили, монастыри разогнали, в Божьих домах сделали склады для награбленного или темницы. Захватили и разграбили наш монастырь, нас прогнали вон. Разбрелись мы по свету. Молились, просили Господа во здравие и спасение народа своего. Меня вскоре поймали, отправили на Соловки.
Аня вздрогнула. Взрослые с опаской произносили это название. Когда она попыталась узнать у мамы, почему Соловков боятся, мама в испуге перекрестилась: «Спаси и помилуй». И запретила упоминать это слово. От бабушки не укрылась дрогнувшая ладонь девочки.
– Ох, моя милая, все суета сует. Господь и молитва спасли меня. Выдержала я и это испытание. Случайно попала на материк. Толку от меня на работе мало, уже и тогда была старой. Хожу по людям, где кому помочь. Но не вечно терпение Господа Бога нашего. Придет время, изгонит народ Сатану, гореть ему вечно за жестокость его в геенне огненной.
– Бабушка, почему у тети Тони голова белая?
– Разве ты не знаешь? Когда их загоняли в вагоны… – заметив вопросительный взгляд Ани, уточнила: – это бараки на колесах, – в суматохе ее Юра потерялся. Вагоны долго не подавали, отошел малец в сторону к другим детям, а усталая Тоня задремала. Уже в сумерках загоняли людей быстро, без счета. В ночи Сатана всегда торопится, страх на людей нагоняет. А наутро голова ее стада белой. Через несколько дней в Соликамске нашелся ее сорванец, попал в другой вагон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11