Уж что-что, а выпытывать Инге умела! Стоило ему вернуться из университета с крошечным секретом на задворках сознания, она каким-то седьмым чувством этот секрет тут же распознавала и начинала его выуживать. Иногда Ури и сам не знал, в чем его секрет состоит, он просто маялся неким невнятным дискомфортом, но Инге всегда умудрялась отыскать занозу и извлечь ее из его душевного тайника.
По всей видимости, прежде, чем предложить Ури взяться за это дело, ребята из Шин Бета отлично разведали подробности его жизни с Инге и решили, что чем меньше он будет знать, тем лучше. И он до последнего дня ничего и не знал, кроме того, что задание ему предстоит тайное и большой государственной важности. Лично для него это был удобный вариант прохождения резервной службы на ближайшие три года вперед плюс вполне приличный дополнительный заработок, что, вообще-то говоря, было за пределами всех принятых норм прохождения резервной службы. Но, похоже, и задание было тоже за пределами всех принятых норм.
О том, что он летит в Лондон, ему сообщили тоже только при вручении паспорта, строго-настрого оговорив заранее, что Инге не поедет провожать его в аэропорт. Запрет проводить его почему-то особенно уязвил Инге, как будто поспешный поцелуй в многолюдной очереди перед паспортным контролем мог хоть как-то смягчить для нее горечь разлуки.
После недолгих, но бурных пререканий они сговорились, что она проводит его только до железнодорожной станции и даже не пойдет с ним на перрон, чтобы не узнать, на какой поезд он сядет. Это последнее требование было совершенно бессмысленным, ибо направление поезда легче легкого вычислялось из расписания, после чего станция назначения была очевидна. Сообщив ему эту нехитрую мысль на вокзальном пороге, который ей не было позволено переступить, Инге сделала неловкую попытку рассмеяться, но вместо смеха у нее из груди вырвался сдавленный всхлип и на глаза навернулись слезы.
– Ты что? – лицемерно удивился Ури. – Я же не на войну ухожу.
– Сама не знаю, – Инге прижалась щекой к его щеке. – Меня будто в сердце иглой кольнуло. А вдруг я тебя больше никогда не увижу?
На душе у Ури похолодело, но он храбро улыбнулся и с притворным легкомыслием погладил ее по заметно округлившемуся животу:
– При твоих притязаниях на ясновидение такие слова произносить запрещено.
Она перехватила его ладонь и прижала к какой-то точке живота, откуда до него докатился легкий, но вполне ощутимый толчок.
– Слышишь, как стучит? Он тоже не согласен, чтобы ты уезжал.
Ури знал, что Инге полна разных противоречивых страхов: она боится оставаться одна, боится, что Ури угрожает опасность, боится, что, вырвавшись на свободу, он к ней больше не вернется. Для всех этих страхов у нее не было никаких оснований, но это не меняло дела, поскольку страх ее был сильней разума. Единственной победой разума над страхом была ее решимость на память об их любви родить этого маленького внебрачного кентавра, полунемца-полуеврея, – страх подумать, как завопит его мать, когда узнает!
Дольше тянуть с расставанием было слишком мучительно, к тому же до отхода поезда оставались считанные минуты. Ури еще раз ткнулся губами куда-то Инге за ухо и почти бегом пересек магическую черту, отделившую их друг о друга.
– Ты хоть звони мне иногда! – взмолилась ему вслед Инге.
У входа в туннель, ведущий к платформам, он не выдержал – оглянулся, совсем как жена Лота. Никаких стихийных бедствий от этого, к счастью, не произошло, только сердце у него стиснулось нехорошим предчувствием при виде Инге, как-то безвольно прислонившейся к капоту голубого «Фольксвагена-пассата», купленного ею два года назад в счет денег, предназначенных на реставрацию замка. Когда они обратились за этими деньгами в Бюро по охране памятников, стало ясно, что старый мясной фургон Инге не годится для успешных мотаний по разным бюрократическим инстанциям, и пришлось разориться на «Фольксваген». Остальные машины, необходимые для задуманных Вильмой реставрационных работ, были взяты напрокат, что обошлось им относительно недорого, благодаря деловым связям и не менее деловым способностям Инге.
Работы по реставрации велись интенсивно, тем более, что самые тонкие достройки Ури взял на себя и полтора года вкалывал, как ненормальный. В результате, к тому моменту, когда они приблизились к завершению первой стадии проекта, он мысленно почти присвоил это вырастающее из-под его рук архитектурное чудо, столько туда было вложено его труда. Во всяком случае он так здорово навострился в искусстве оживления мертвого камня, что без особых усилий был принят на второй курс реставраторского отделения при факультете истории средних веков. И то, и другое, конечно, не без помощи Вильмы, с которой он подружился за это время как с толковым партнером – просто счастье, что она была лесбиянкой, а то бы Инге ни за что не допустила этой дружбы.
Из долгих, но не просветляющих бесед с ребятами из Шин-Бета, один из которых называл себя Йоси, а другой Амос, – Ури почему-то был уверен, что это не настоящие имена, – он заключил, что именно благодаря его успехам в реставрации средневековых замков, ему и предложили участвовать в этой таинственной операции, суть которой была пока ему неясна. Знал он только, что где-то там, куда его посылают, он встретит свою мать, но не дай ему Бог хоть словом, хоть взглядом, хоть жестом навести кого-нибудь на мысль, что они вообще знакомы. Поскольку он – гражданин ФРГ Ульрих Рунге, рожденный в городе – он заглянул в свой еще не освоенный немецкий паспорт, на имя человека, родившегося в Шпеере от добропорядочных немецких граждан Ганса и Маргарет Рунге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31