Скрипнула дверца духовки, что-то громыхнуло - Лена достала сковороду.
Снова дверца холодильника, звяканье приборов в резко открытом выдвижном
ящике рабочего стола, потом многообещающее шипенье. Платонов понял, что
из холодильника достали масло, а из ящика - нож, и сейчас Лена пожарит
ему какое-нибудь необыкновенно вкусное мясо. Он с закрытыми глазами
представлял себе ее пухленькую фигурку в свободном свитере, снующую от
плиты к столу, ее сосредоточенно наморщенный носик, длинные темно-шоко-
ладные волосы, перехваченные простенькой ленточкой. Слух у Платонова был
превосходный, и такого рода "подслушивание" доставляло ему огромное удо-
вольствие, потому что заставляло работать и логическое мышление, и па-
мять, и фантазию.
Прислушиваясь к доносящимся из кухни звукам, он почувствовал, что его
немного отпустило. Боль от мысли о смерти Тарасова была по-прежнему
сильной, но ощущение безысходности притупилось.
После ужина Лена свернулась калачиком на полу, положив голову Плато-
нову на колени.
- Я же вижу, у тебя неприятности, - тихонько произнесла она. - Почему
ты мне никогда ничего не рассказываешь? Ты по-прежнему считаешь меня ре-
бенком, да?
- Не в этом дело, Аленушка, - ласково ответил он, пропуская сквозь
пальцы ее длинные шелковистые волосы. - Просто тебе незачем это знать.
- Но почему?
- Мы с тобой тысячу раз это обсуждали, - терпеливо сказал Дмитрий. -
Я работаю в Главном управлении по борьбе с организованной преступностью.
Ты представляешь себе, что такое организованная преступность? Книжки чи-
таешь?
- И газеты тоже, - усмехнулась Лена. - Ты меня стращать собрался?
- Собрался, - подтвердил он. - И не стращать, а объяснять, что это на
самом деле все очень непросто и очень опасно. А у тебя вообще положение
сложное вдвойне. О наших с тобой отношениях знает, по-моему, вся Москва,
за исключением моей жены. Стало быть, захотев оказать на меня воз-
действие, в первую очередь схватятся за тебя. А у тебя, помимо меня, ду-
рака никчемного, еще и брат любимый, который тоже работает не абы где, а
в Главном управлении по борьбе с экономическими преступлениями. Соот-
ветственно, если он кому-то понадобится, то опять-таки возьмутся за те-
бя. Ты живешь одна, справиться с тобой - проще пареной репы.
- Логики не вижу. Допустим, ты меня убедил, что моя жизнь в опаснос-
ти. Но это никак не объясняет твоего нежелания делиться со мной своими
неприятностями.
- Но ты согласна, что благодаря Сергею и мне над тобой висит постоян-
ная угроза?
- Допустим.
- Так не пойдет. Согласна или нет?
- Ну, согласна.
- А теперь подумай вот над чем. Если над тобой, человеком вполне мир-
ным и занимающимся музыкой, висит постоянная опасность, то в какой обс-
тановке существуем мы с твоим братом? Мы двадцать четыре часа в сутки
ходим по лезвию бритвы и, добираясь поздно вечером домой, тихонько бла-
годарим судьбу за еще один прожитый день. Но мы с Серегой - мужики
сильные, опытные, битые. Мы свои силы оцениваем реально и опасность не
преуменьшаем, но и не преувеличиваем. А если мы с ним будем про все свои
проблемы докладывать тебе, то представь, во что превратится твоя жизнь.
Ты понимаешь, о чем я говорю?
- Не очень.
- Тогда маленький пример. Мама ведет ребенка удалять зуб. "Я совсем
не боюсь, - говорит ей малыш. - Это же, наверное, не больно". А мама
идет ни жива ни мертва. И хотя ей в детстве тоже удаляли молочные зубки
и она прекрасно помнит, что это абсолютно не больно, ей кажется, что ее
малыш садится не в зубоврачебное кресло, а прямо на электрический стул.
Ей кажется, что ему причинят непереносимые страдания. Короче, маме эта
процедура стоит в сто раз больше здоровья и нервных клеток, чем ребенку.
Теперь понятно?
- Теперь понятно, - кивнула Лена. Голова ее по-прежнему лежала у него
на коленях, поэтому кивок был обозначен тем, что девушка потерлась щекой
о его брюки. - Несмотря на то, что ты старше меня на пятнадцать лет, ты
боишься, что я буду воспринимать тебя с точки зрения матери. Ты не пере-
дергиваешь, Платонов?
- А женщины всегда нас так воспринимают, - усмехнулся он. - Об этом
много написано, особенно в прозе XIX века. Да и сейчас нет-нет, да и
мелькнет. Вот хоть у Эдуарда Тополя, например.
- Ты что, Тополя читаешь? - возмутилась Лена. Она резко откинулась
назад и теперь сидела на ковре, сверкая негодующим взглядом.
- А в чем дело? - весело поинтересовался Дмитрий. Конечно, он прек-
расно знал, в чем дело, но ему нравилось дразнить Алену. У нее был неве-
роятно строгий вкус и высокие требования ко всему, что касалось ис-
кусства, будь то музыка или литература, кино или живопись.
- Ты еще спрашиваешь, в чем дело! Я же запретила тебе читать его кни-
ги. Это дешевка, это конъюнктурная чернуха-порнуха, это...
Она задохнулась от возмущения и не смогла найти нужных слов, только
яростно сверкала темными большими глазами.
Дмитрий смотрел на нее и умилялся. Она все еще полагает, что один че-
ловек может что-то запретить другому и этот запрет будет эффективным.
Типичное материнское мышление. Когда один человек говорит: "Я запрещаю",
у другого может быть только две реакции. Либо "Ну и запрещай. А я все
равно буду это делать, и даже скрывать от тебя не стану", либо "Я все
равно буду делать, только постараюсь, чтобы ты не узнал". Не родился еще
человек, который в ответ на запрещение искренне подумал бы: "Ни за что
не буду больше так делать".
- А мне нравится, - поддел он Лену. - По-моему, прекрасный писатель,
напрасно ты его ругаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14