А о Верочке ты сможешь написать, не выходя из палаты.. Особенно сейчас, когда ты сам побывал на грани жизни и смерти. Сейчас ты должен особенно тонко и глубоко чувствовать.
- Мама, я не могу тебе ничего обещать, я не знаю...
- Конечно, Андрюшенька, конечно, - мягко прервала она меня. - Я понимаю. Но ты попробуй. Ты же должен чем-то заниматься, пока находишься здесь. Хотя бы попробуй.
Да, в шахматах это называется "вилка". Если я хочу видеть сына, я должен быть здоровым. Если я не хочу писать книгу о сестре, я должен быть больным. Вот и выбирай, Корин.
На прогулку я все-таки вышел. Мучительным усилием преодолел страх перед неизвестной мне и оттого враждебной действительностью, заставил себя натянуть свитер и легкую куртку и выполз в парк, когда совсем стемнело и там уже не было ни одного человека. Шел медленно, прислушиваясь к сердцебиению, все-таки я целых восемнадцать дней в основном лежал или сидел, передвигаясь только в пределах комнаты. Как и ожидалось, я быстро устал, замедлил шаг и повернул в сторону входа в корпус. Проходя мимо фонаря, я заметил быстро мелькнувшую тень, оглянулся, но никого не увидел. Показалось, что ли, с перепугу? Страх мгновенно вернулся, и мне захотелось как можно быстрее оказаться в своей палате и запереть дверь.
И в ту же секунду раздался набор звуков, до боли знакомый. Именно эти звуки мне довелось слышать, когда я писал книгу о спасателях. Среди них было немало бывших омоновцев и десантников. Однажды они по моей просьбе поехали со мной в лес и дали пострелять из пистолета с глушителем. Повесили на ветки дерева импровизированную мишень, по которой я старательно выпустил пять пуль. Три из них попали в ствол дерева. И я хорошо помню и шепелявый звук выстрела, и сухой треск отколовшейся и упавшей на траву коры. Именно это я сейчас и услышал.

ГЛАВА 3

О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи. Неподвижно лежа на спине и укрывшись одеялом до подбородка, я мысленно перебирал факты и пытался составить из них связную цепочку. Итак, что мы имеем? Я пообещал дочери деньги, но почему-то не дал их. Я сменил номер мобильного телефона. Я ухитрился дать матушке уговорить себя написать книгу о сестре. Вероятно, я был чем-то совершенно выбит из колеи и не смог вовремя и с прежней ловкостью увернуться от ее настойчивых требований. Что меня так сломало? И, наконец, в меня стреляли. Во что же я умудрился вляпаться? Муся не знает, иначе непременно сказала бы мне. А кто знает? Лина? Мы давно уже исключили из разговоров все темы, кроме сына, родственников и общих знакомых. Я ничего не понимаю в ее бизнесе и не намерен делиться с ней муками творчества. Когда-то я был страстно влюблен в нее, теперь же, после двенадцати (прошу прощения, четырнадцати, я снова обсчитался, никак не привыкну жить две тысячи первым годом, все время в девяносто девятый скатываюсь) прожитых бок о бок лет, мы оба сосуществуем очень мирно, очень комфортно, даже уютно, но... Мы даже не друзья, мы просто живущие вместе родители одного ребенка. У нас общие деньги, общие знакомые, но жизнь у нас, увы, не общая. Впрочем, почему "увы"? Меня все устраивает. Полагаю, что и Лину тоже, иначе она давно ушла бы от меня.
А может, все-таки Борис? Вдруг я ему хоть что-то сказал? За год и девять месяцев мы должны были встретиться с ним как минимум восемь раз, четыре - на папины дни и четыре - на Верочкины. Может, хотя бы слово, хоть намек какой-то... Завтра же попрошу Мусю разыскать его новые координаты. Нет, все гораздо проще. Надо дать ей ключи от моей квартиры и попросить найти и привезти мою записную книжку, если у Борьки менялись телефоны, они обязательно там записаны. А кстати, почему он до сих пор не объявился? Муся сказала, что об аварии, в которую я попал, написано во всех газетах. Что же, Борька газет не читает? Быть того не может. Или ему самому, или кому-то из его семейства должно было попасться на глаза это сообщение.
Мыслей много, но все они носят характер вопросов. Ответы бы найти, но с этим дело обстоит совсем плохо. То и дело на ум приходил образ огромного количества маленьких юрких зверьков, бегающих вокруг меня, заигрывающе покусывающих мои ноги, вопросительно заглядывающих в глаза, но тут же убегающих при малейшей попытке с моей стороны дотронуться до них и погладить, не говоря уж о том, чтобы поймать и взять на руки. И чем дальше, тем отчетливее я осознавал, что зверьки эти - хищные, хотя и не понимал, откуда у меня такая уверенность.
До рассвета я промаялся в бесплодных усилиях схватить хоть одного хвостатого негодяя. В руки они не давались. От проведенной без сна ночи разболелась голова, и вид мой так напугал хорошенькую медсестру, явившуюся с утра пораньше с шприцем на изготовку, что мне пришлось выдержать еще и внеплановый визит дежурного врача, который долго допытывался, не стало ли мне хуже, не было ли тошноты или еще чего пострашнее, а потом строго заявил, что, как только придет Эмма Викторовна, она тут же меня посмотрит. Пришлось соглашаться. Не рассказывать же ему о всех моих страхах и о вчерашней прогулке по больничному парку. Тут-то уж они точно решат, что у меня с головой не все слава богу. Кому надо стрелять в писателя, пусть известного, пусть состоятельного, но все равно всего лишь писателя, бумагомараку, безобидного книжного червя? Его можно ограбить, совершив налет на квартиру, его можно даже похитить и потребовать у родственников солидный выкуп. Но стрелять? Нет, в психушку мне не хочется. Тем более я и сам до конца не уверен, действительно ли то был звук выстрела или мне почудилось. А вдруг я и в самом деле того... Ох, не хотелось бы. В любом случае надо молчать до поры до времени и пытаться разобраться самому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21