Настя налила воду в высокую керамическую кружку и включила кипятильник.
На всякий случай убрав чашки подальше от Короткова, она сказала:
- Не хочешь выполнять мои дурацкие просьбы - имей свой кофе.
Независимость - хорошая штука, ценная, но за нее надо платить. Как, впрочем, и
за все в этой жизни. Не обиделся?
Юрий метнул на нее полный ярости взгляд и внезапно расхохотался.
- Чашечки прибрала от меня подальше? Это правильно, а то бы я их тут же
об пол разбил. Нет, Настюха, не обижаюсь, потому что ты права на все сто. У
меня знаешь почему кофе все время заканчивается? Потому что я тебя, дуру,
люблю всем моим сыщицким сердцем, и мне приятно прийти к тебе и попить твоего
кофейку из твоих красивых чашек. Чтобы я вот так вот уселся на стул, как
падишах, откинулся, ногу на ногу положил, а ты бы мне наливала и подавала. А
то сделаешь сам себе кофе и пьешь его в кабинете один, как сыч. Скучно! А
поговорить?
- А ты ко мне со своей банкой приходи, - предложила Настя. - Кофе твой,
вода, посуда и сахар - мои. Юр, мне кофе не жалко, ты же меня знаешь, я просто
пытаюсь внести рациональное зерно в наши отношения, чтобы сделать тебя
независимым от моей лени.
- Ничего ты не понимаешь! - фыркнул Коротков. разваливаясь на стуле в
точном соответствии с только что обрисованной картиной. - Если я приду к тебе
со своей банкой кофе, то совершенно очевидно, что я собираюсь потрепаться, а
это в отношениях начальника и подчиненной недопустимо. А вот если я иду безо
всего, то могу утешать себя мыслью, что я такой несчастный, измученный, устал
от непосильных трудов по поимке бандюганов и мне срочно нужна чашка кофе,
чтобы поддержать мои иссякающие силы, дабы я мог и далее нести вахту на страже
порядка. Разницу усекла? И не спорь со мной. я старше по должности и по
возрасту.
Он с явным удовольствием пил ароматный горячий кофе. как обычно,
оттягивая тот момент, когда придется стать руководителем, погрузиться в
повседневную работу и, что самое для Короткова неприятное, принимать решения.
Здесь в этом кабинете, где он провел много и тревожных, и мучительных, и
радостных часов, Юрий еще мог чувствовать себя равным, таким же онером, как и
все остальные. Чуть больше года прошло с того момента, когда его повысили в
должности, назначив заместителем начальника отдела вместо ушедшего на пенсию
полковника Жерехова. Год - срок немалый, и во многом Коротков успел привыкнуть
к новому своему положению, но все равно ежедневно устраивал себе передышку,
усаживаясь в Настином кабинетике и делая вид, что он "как все".
- Ты сегодня никуда не собираешься убегать? - спросил он.
- Кажется, нет. Бумаг много, надо разобраться с ними. А что?
- Я скажу Люсе, чтобы она тебе позвонила, если меня не застанет, ладно?
Мы хотели с ней вечером пойти куда-нибудь...
- Кстати, о Люсе, - перебила его Настя. - Я никоим образом не агитирую
тебя за развод, но мне все-таки любопытно. Ты столько лет ждал, столько
разговоров было о разводе, а что теперь?
Коротков помрачнел. Теперь он сидел не вальяжно, откинувшись на спинку
стула, а сгорбившись и опираясь локтями о колени.
- Я сам не знаю, Ася. Я так хотел развестись, мне казалось, что, как
только теща отмучается, у меня появится моральное право уйти от Ляльки.
Понимаешь, пока ее мать болела, я не мог ее бросить одну с этим кошмаром.
- Это я понимаю. Но ведь ее матери больше нет. Ты с Люсей встречаешься,
если память мне не изменяет, с девяносто второго года. Семь лет, Юра. Тебя
что-то смущает? Или Люся не хочет разводиться со своим мужем?
- И Люся... - он помолчал и выдохнул. - И я тоже. Ася, это трудно
объяснить, но... Я не могу.
Настя молчала, ожидая продолжения. В общем-то, она была почти уверена,
что знает, о чем пытается говорить Коротков. Но ей хотелось, чтобы он сказал
это сам. Однако Юрий тоже молчал, надеясь, видимо, что она, как обычно,
поможет ему репликой или вопросом.
- Ты понимаешь меня? - наконец спросил он, не дождавшись помощи.
- А ты сам себя понимаешь?
- Смутно. Я просто знаю, что не могу сказать Ляльке: всё, дорогая,
пятнадцать лет совместной жизни насмарку, псу, можно сказать, под хвост, я от
тебя ухожу. Не знаю, почему я не могу это сказать, но я не могу.
- Сказать тебе, почему?
- Скажи, - покорно кивнул Коротков, словно ему предлагали огласить
приговор, который можно было бы и не оглашать.
- Именно потому, что пятнадцать лет совместной жизни. Из этого
непреложного факта вытекает по меньшей мере два следствия. Первое: за
пятнадцать лет было много всякого, последние лет десять, пока болела твоя
теща, было, конечно, трудно, было невыносимо, было мучительно. И как бы ты к
Ляльке ни относился, но это трудное, невыносимое и мучительное было вашим
общим, вы его делили пополам. Вы его вместе пережили. На это не так просто
наплевать, мой дорогой. Пока жива была теща, тебе казалось, что как только -
так сразу, ты вздохнешь с облегчением и кинешься устраивать свою личную жизнь,
а не тут-то было! Потому что личная жизнь - она именно личная, она включает в
себя все твое нутро, твою душу, все твои переживания и страдания, а эти
переживания и страдания связаны с Лялькой, а вовсе не с Людмилой. Этот тезис
тебе понятен?
Юра молча кивнул.
- Второе следствие: за пятнадцать лет с Лялькой эта совместная жизнь
стала твоим образом жизни. Нравится он тебе или нет - вопрос другой. Но это
образ жизни. Менять его всегда тяжело, ты с ним сросся, сроднился, ты к нему
привык, адаптировался в нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25