Музыка Ген­деля пленяла меня начиная с детских лет и вплоть до настоящего времени, и я чувствую себя как бы его долж­ником за одну из самых больших радостей, на которые только способна наша натура; я считаю своей обязанно­стью (хотя мы и не знакомы лично) в такое время, когда стало модным относиться к нему с пренебреже­нием, публично рекомендовать его любви и милости пуб­лики большого города, которая вместе со мной столько наслаждалась гармонией его композиций.
Котсони [Куццони], Фаустина, Кеносини [Сенесино] и Фаринелли очаровали наш слух: как сумасшедшие бе­жали мы за ними и раскололись на партии ради одного или другого из них с таким жаром, словно страна пылала в огне. Голоса их действительно были приятны для слу­ха, но ведь это Гендель дал им случай проявить себя; музыка его пленила наши души и воспламенила на сума­сшествие по отношению к отдельным исполнителям. В этом проявилось его величие, хотя сила его осталась невидимой; певец получал от этого пользу и похвалы, настоящей же ценностью была незаметная и невознагражденная, небогатая, но гордая судьба забытого ма­стера.
Существует ли в мире такая нация, где знакомы с властью музыки, но не знают имени Генделя? Не носим ли мы гордое звание хранителей искусств и наук во всей Европе? И если мы говорим о великих гениях, нами же порожденных или находящихся среди нас, можем ли мы забыть Генделя? И сейчас, после того как на протяже­нии многих лет мы располагали им, из-за одного нечаян­ного ложного шага мы совершенно оставляем его, и он должен испытывать нужду в такой стране, которой долгое время служил? В стране гласности и обществен­ного мнения, где так ценят изящные искусства и где заслуги самых выдающихся мастеров сопровождаются столь достойными знаками признания и поощрения, что гении из других стран часто жалеют, что родились не здесь? Это невозможно! И если мы не желаем забо­титься о нем, то подумаем хотя бы о себе, дабы сохра­нить добрую славу в культурном мире; и если старость или болезненность, или гордость, столь неотделимая от человеческого величия, та гордость, которая вдохновила Горация на «Exegi monumentum», а Овидия на «Jamque opus exegi», гордость, которая увенчала могилу Архиме­да сферой и цилиндром, а могилу Корелли - мелодией, я говорю, если эта гордость была оскорбительна, - не нужно принимать ее во внимание точно так же, как солнечные пятна, ведь, хотя это и пятна, они не затеня­ют большого таланта.
Можете догадаться, господа, что, собственно гово­ря, я хочу сказать своим письмом. Мне хочется наде­яться, что я смогу обеспечить защиту Генделя и скло­нить на его сторону тех господ, которых чем-либо оби­дело поведение этого великого человека (ибо в музыкальном мире Гендель останется великим человеком и в том случае, если против этого свидетельствует его неуда­ча), возвратить ему милость и освободить его от пре­следований мелких людишек, которые, использовав недо­вольство знати, срывают его афиши, едва их расклеили, и еще тысячью других способов оскорбляют его и нано­сят ему урон. Я уверен, что они снова проявят к нему благосклонность и отнесутся к делу без пристрастия; между тем общественность должна позаботиться о том, чтобы Гендель не испытывал ни в чем нужды, в противном случае это было бы непростительной небла­годарностью; и поскольку ораториальное исполнение в среду является последним в нынешнем сезоне и, если верить известиям, последним в этой стране, напол­ним его дом на этом последнем концерте дружествен­ным и доброжелательным великодушием и покажем пе­ред его отъездом, что Лондон, крупнейший и богатейший город мира, настолько же богат добродетелями, на­сколько деньгами, и может прощать и снисходительно относиться к неудачам великого гения и даже к его ошибкам.
И музыка, и текст готовящегося к исполнению произ­ведения благородны и возвышенны, хорошо обдуманы и полны значения. Композитор и поэт идут здесь рука об руку и, кажется, соревнуются друг с другом в том, который из них может лучше выразить контрасты ве­селья и грусти, пронизывающие «Allegro ed il Pensieroso» на всем его протяжении; и всем, кто внимательно послу­шает произведение, станет ясно, что Гендель находился в лучшем состоянии духа, когда сочинял его. Это самое серьезное доказательство того, о чем я говорил ранее; музыка действительно является таким языком, который понимает душа, ведь для слуха это всего лишь при­ятное звучание...»
Этот восторженный поклонник Генделя выказывает свою некоторую неосведомленность. Например, он не­правильно пишет имена известнейших певцов и считает Фаринелли - который никогда, по крайней мере пуб­лично, не спел ни одного такта Генделя - генделевским певцом. Поэтому и другие сообщенные им сведения можно принимать лишь с некоторой оговоркой. Срыв афиш более чем вероятен; фактом является и то, что упоминаемое выступление Генделя было действительно последним в Лондоне, во всяком случае до 1743 года. Кого же «оскорбил» Гендель и что было «нечаянным ложным шагом», сегодня выяснить уже не представля­ется возможным. Вероятнее всего, автор письма просто намекает на охлаждение публики к Генделю в послед­ние несколько лет. (Со времени исполненного в начале 1740 года «L'Allegro» Гендель не писал новых ораторий, последние же его оперы все без исключения провали­лись.)
Гендель в Дублине.
«Мессия»
(1741-1742)
Летом 1741 года Гендель совершенно устранился от общественной жизни. Противники его, по-видимому, празднуют победу: казалось, что Гендель окончательно сложит оружие, откажется от безнадежных и провалив­шихся оперных начинаний и исчезнет из музыкальной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71