Тебе делать, что ли, совсем нехуя… Он потом ходит злой как собака, вон, ты шел — видел, болтается?
— Че, вздернули кого?
— А ты не видел как будто… Конечно, вздернули, не сам же вздернулся.
— На улице туман, не видать ни хера. Да я и не смотрел на ворота, ты ж знаешь, что я не с той стороны прихожу. Кого там вздернули-то?
— Да Женьку-столяра. Царство ему небесное, балбесу…
— А че натворил-то? Кирюха просто так по морде-то не выпишет, не говоря уж про вздернуть?
— Не скажи. Третьего дни, как ты ушел, так и началось. Закрылся, весь день ему Осетин бухло отправлял, к гостям не выходил, Немца не пускал. Даже баб на ночь не позвал, утром встает — медведь медведКм. Глаза красные, сам еще злее, чем со вчера. К вечеру смотрю: вроде отходить начал. И глядит уже не исподлобья, и со мной нет-нет, а словом перекинется, а тут, как на грех, Женьку и угораздило.
— Че угораздило-то?
— А караван они провожали, вчера караван заходил — Челябинские на Уфалей, без ночевки. Ну проводили, вертаются. Женька в свою комнату зашел, и че-то они с татарчонком новым зацепились опять. Я вот сколько уже говорил хозяину — рассели от греха! Нет, как об стенку горох… Ну, Женька-то сгоряча за нож и схватился. И порезать-то толком не успел, растаскивать уже начали… Мимо, как на грех — хозяин. Кровь увидел, взбеленился: «Ножи?! На ворота обоих!» Башкой мотнул, и дальше. Немец-то за ним кинулся, да куда там! Только татарчонка и отмазал, что нож-то один был, у Женьки.
— Дела…
Посидели молча, под укоризненное кряхтение поминутно ерзающего в кресле Ореха. Наконец в коридоре послышались тяжелые шаги Кирюхи.
— Здорово, сосед.
— Здорово, Столыпин.
Кирюха дернулся, придавил языкастого соседа тяжким взглядом. Приощерился было, хотел что-то рыкнуть — но передумал.
— Андреич, скажи Осетину, чтоб завтрак сюда отправил. — и вернул взгляд на Ореха. Видимо, тот спросил глазами насчет Ахмета. — Да. На этого халявщика тоже.
Кабинет Кирюхи — да, это было нечто. Он не только выставлял на всеобщее обозрение все комплексы хозяина, но и, что называется, внушал. Видимо, где-то под бугристым солдатским черепом таились нешуточные таланты пиарщика — на севшего в гостевое кресло посетителя обрушивались удивительно точно дозированные потоки сигналов, заставляющие слепо, на символическом уровне уверовать в могущество, богатство и силу хозяина этого помещения. Кирюха опустился в глухо хрустящее огромное директорское кресло.
— Подумал я тут. Знаешь, мне в голову ничего не приходит. Хоть так, хоть эдак — труба. Зачистят нас всех по-любому, и дрыгаться бесполезно. Химией, бактериологической ли мерзостью какой, или той херотенью, помнишь? арсенал РВСНовский которой зачищали? Ну, без разницы. Короче. Буду пока жить как раньше, а изменится что, тогда и репу чесать.
— То есть, Жорику просто скажешь, что некогда тебе хуйней страдать, и предложишь немного кабеля?
— Нет. Сначала я кабель ему постараюсь продать, а пошлю уже потом.
Ахмет четко ощутил, что у Кирюхи созрел план если че — свалить из Тридцатки. …Ежу понятно — об этом он и на ТАПе не обмолвится. Значит, беседы окончены. Пожрем, позубоскалим, и разбежимся.
— Ну, от сердца отлегло. Снова ты бодрый и алчный, каким и останешься в благодарной памяти потомков. А я уж грешным делом подумал — спекся от многочисленных моральных травм, несовместимых с жизнью. Пьешь вон из горла, подчиненных умерщвляешь… — Ахмет, нырнув между фундаментальным письменным столом и портьерой, извлек полупустую коньячную бутылку. Выдернул от души вбитую пробку — У-у, че мы хаваем-то в одиночку…
Кирюха тоже почувствовал, что его позиция вычислена и напряга у соседа не вызывает. Казалось бы — ну что хозяину огромного мощного Дома отношение к его затее едва ли не одиночки. Но Кирюха отчего-то ощущал облегчение, и потому благодушно поддержал тон:
— Эт почему из горла? Из горла да из плошек собачьих только вы, черномазые, водку жрете… — и извлек из недр стола две изящные коньячные емкости. — А мы, белые люди, вот… Слушай, Ахмет, я вот заметил — почему так? Ведь ты практически не пьешь, а стоит тебе куда заявиться, так пьянка не прекращается. А? Ты типа ушлый, да? Провоцируешь, чтоб люди болтали?
В дверь поскребся, и, не дожидаясь ответа, просунул настороженную мордочку Сережик. Оценив ситуацию как безопасную, что тут же проявилось в радостной улыбке, он шустро расставил на столе завтрак, виртуозно вымогая чаевые каждым движением.
— От сучонок… На, держи! И давай с кофеем не тяни! Мухой!
Пятерка словно растаяла в воздухе, и Сережик испарился — сегодня его день начался довольно неплохо.
— Бля, ты только глянь на поганца. — умилился Кирюха. — Разводит всех как нехуй делать. Мне Осетин говорил, знаешь, сколько он за неделю имеет? Рожок-полтора, а когда и два, понял?
— Ни хера себе. А куда девает?
— Да никуда. Живет-то на всем готовом. Ныкает где-то, мы тут с Немцем смеемся, наблюдаем, как его парни раскулачить пытаются. Бесполезно, ты понял? Кто только не пробовал! Ну, давай что ли. За то, чтобы мы были как этот пацан — чтоб на нас где сядешь, там и слезешь.
— Давай. Хороший тост… заодно убиенного помянем.
— Бля буду, Ахмет, ты допиздишься когда-нибудь!
— Ладно, сам не пизди. Давай.
— Давай.
Возвращаясь от базарных, Ахмет ненадолго ослабил поводья и выпустил из-под всегдашнего контроля эмоции. Внешне это выразилось в совершении серии пенальти по окнам мервых домов, не без блеска исполненной разным мусором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113