Вы бы знали, какая это клоака. Понимаете, парк остался еще с тех времен, когда тут жили приличные люди. Застроить его ни у кого духу не хватает, потому что дышать тогда в Задвинье станет совершенно нечем – там, видите, трубы заводские: пока ветер с моря, еще ничего, а подует юго-восточный – так хоть святых выноси. Вот и фланируют там... всякие. До того дошло – городовые в парк если заходят, то только днем и только по двое. Здесь в округе и 'малины' воровские, и шалманы, и ночлежки... Короче, все городское дно. – Он усмехнулся. – А еще больница для бедных.
Дальше ехали молча. Проплыли мимо несколько добротных, старой постройки домов у моста – как пояснил Заброцкий, Управление железной дороги, – потом миновали заброшенный парк, где прогуливались несколько неприятных на вид личностей, миновали трущобы, 'черный город' трещиноватых стен и слепых окон, нищеты и грязи.
– А что, господин профессор тоже тут ездил? – спросил я. Заброцкий покачал головой.
– Не-ет. Есть и другая дорога, вот она эту выгребную яму огибает. Но туда выворачивать дольше, чем катить прямо. Я с самого начала сглупил, надо было не Каменным мостом ехать, а Разводным.
Я кивнул.
Город кончился как-то внезапно. Только что по обочинам пролетали фанерные развалюшки, и вдруг их сменил лес – прозрачный сосняк, голубая мгла, продернутая черными линиями стволов. Вырубки за кюветами заросли побуревшим в холодной осенней стыни кипреем.
– Вот так, – удовлетворенно промолвил мой спутник. – Теперь до поворота на Сосновку прямо.
– А откуда название такое русское – Сосновка? – поинтересовался я.
Андрей махнул рукой.
– Обычай такой. Все латышские названия здешние русские на свой манер переделывают. Мазакална – Малогорная, Элизабетес – Елизаветинская. Приедайне, соответственно, Сосновка. Почему именно Сосновка – ума не приложу. По-моему, тут вся Лифляндия – одни сосны да ели.
Мимо, точно опровергая его слова, пролетела бело-золотая береза.
Ехать пришлось еще минут пятнадцать. У обещанной Сосновки мы свернули на широкое шоссе к взморью и некоторое время двигались обратно, к городу. Потом Заброцкий резко повернул налево, долго возил меня по геометрически-одинаковым улочкам дачного поселка и, наконец, остановился у домика, на мой взгляд, ничем не отличавшегося от десятков стоящих рядом собратьев. Каждый домик поделен на четыре квартиры, в каждую отдельный вход с отдельной дорожки. Профессор жил один, без соседей, – непременное условие, на котором он настаивал всякий раз, въезжая. Поскольку в конце сентября курортников можно пересчитать по пальцам, желание почитали мелкой блажью. Сыщики теперь проклинали блажного профессора за то, что он не озаботился оставить свидетелей собственного убийства.
– Приехали.
Уже вылезая из машины, я заметил, что блямба на ветровом стекле сварена из отполированных до блеска стреляных автоматных гильз, Больше она мне забавной почему-то не казалась.

Рига, 19 сентября 1979 года, среда.
Анджей Заброцкий

Примерно через пять минут хождения по пустому дому мне надоело тупо наблюдать за Щербаковым. Хотя я не подвергал сомнению опыт и компетентность господина тайного агента, но что он столь тщательно искал в домике, который эксперты из управления уже перерыли сверху донизу, мне было неведомо. У нас, конечно, не Питер, но наши сыщики тоже хлеб с маслом не даром едят. Тем более что случилась не какая-то там квартирная кража, а убийство.
Впрочем, Щербакову виднее. Если ему захотелось еще раз перекопать мусор, оглядеть шкафчики в кухоньке и проползти на карачках по полу – пусть его старается, мне-то какое дело? Всяко лучше, чем сидеть в управлении и отбивать себе пальцы о зингеровскую клавиатуру.
Придя к столь утешительному для себя заключению, я прекратил наблюдение за процессом обыска и занялся книжной полкой. К моему величайшему сожалению, среди книг покойного профессора не завалялось ни одной книжонки господина Озимова. Фон Садовиц в таком не нуждался – в отличие от меня, ибо большая часть моих химических познаний была почерпнута именно из этого научно-популярного чтива.
Я осторожно вытянул из стопки не самый толстый фолиант, раскрыл наугад и попытался вчитаться в текст.
Полный банзай. Единственное, что отличало этот текст от японского, так это то, что напечатан он был кириллицей. Отдельные слова я понимал (да и то не все), но смысл предложений доходил до меня едва ли не в одном случае из десяти. Хэйка банзай. Я положил книгу на место и вытянул другую – еще потоньше. Это был какой-то справочник. Я осторожно раскрыл его, опасаясь, что оттуда может повеять химической отравой.
К вящей славе японских богов и моему счастью, автор этого справочника по литературному стилю находился куда ближе к господину Озимову, чем предыдущий. То ли он допускал возможность, что его книгу будут читать люди, не имеющие ученой степени, то ли просто с чувством юмора у него было получше. Первую страницу я прочитал без особых усилий, а вторую – даже с интересом. Особенно мне понравилась следующая фраза: 'При увеличении энергии бомбардирующих ионов химические реакции в веществе мишени уступают место ядерным, подобно тому, как переход от пулеметного обстрела к артиллерийскому вызывает смену активной обороны разрушением оборонительных позиций'.
– Нашли что-нибудь интересное, Андрей? – спросил Щербаков, поднимаясь с колен и отряхивая брюки.
Я с сожалением закрыл книгу и положил ее на место. Надо будет постараться запомнить фамилию автора и как-нибудь почитать на досуге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27