Дитя с каждого такого тыка с воплем улетало в жгучий куст и с неменьшим выпрыгивало обратно - лучше уж под затрещину, чем в месте, где так обгораешь…
Заглянув в эти места через годик-другой, застали бы ту самую картину, только отметили бы про себя, что затрещины покрепчали, да дитя - не совсем дитя, отсиживается в кусту чуток подольше, скорее по собственному хотенью (должно быть, кожа окрепла, либо куст выдохся), а выскочив, так и норовит поднырнуть под лапищу, и уже само ткнуть локтем в подмышечье, где у лешаков слабое место. Отметили бы, что иной раз даже подпрыгнуть успевает - махнуть кулачком, целясь под сопелку… и решили, что, не берись, лет через пяток такое удастся. И еще подумается, хорошо, что ребятенок один. Бывает такое, что бесунчик нападает на всех детей разом, тогда никакой взрослый не смеет им перечить, стать против с упреком - сметут! Нечто муравьиное присутствует, как бы один организм с единой мыслью, когда они вдруг…
Но не хочется говорить про дела страшные. Все от ведьм и войн. И войны из-за ведьм - они в собственных желаниях тренируются, а мужское племя предназначено отдуваться. Но здешним местам опять посчастливилось - все стороной прошло. Некоторые даже и не заметили.
Учил, да так увлекся, что и на четвертого Ерофея не пошел на лешачью гулянку, позабыл в спячку лечь.
Леший слет на Ерофея - словно огромный улей гудит по центру леса, в самой его чащобе. Бесятся! Совсем, как иные людишки в божий праздник Покров, когда по осени прибрано все, а запал остался, никак не остановиться, но не к чему приложить усилия. Уже пройдено освященным плугом на сохранение полей от всякой нечисти, чтобы не наползал лес.
Но как лешаки не думали соваться в гости на Покров (чужого не надо - свое не расхлебать), так и на Ерофея, свой наиглавнейший праздник, не желали видеть никого в лесу. Любого оголтелого, либо безрассудника, а хоть бы светлого, темного и даже в полосочку Иного, попавшего в лес по великой нужде, не выслушав доводов, разнесли бы по кусочкам в разные его концы.
Гуляй на Ерофея! Крути хвосты обмельчавшим драконам и хвастай сколько открутил - все равно к новому сезону заново отрастут. Скрипи соснами боровой оркестр! Гуди всякой полостью, земляной ли, дуплом ли, а хоть бы и в нутро молодки - в самое ее натруженное. Все любо! И пусть на Ерофея принято краденных молодок отпускать - провожать до места, либо закапывать - некогда. Гулянка! Как такое пропустить! Ерофей бесшабашный! Вся энергия, что не израсходовалась за лето, все, что скопилась по отсутствию фантазии, либо по лени, жадности, - все должно выплеснуться без остатка. Иначе не заляжешь в спячку, будут сниться дурные сны, ощутишь шкурные зимние неудобства. В такой день дурят по-крупному, а уж если соберется много… Уту! Это для всех чужаков - окраина, а для тех, кто здесь живет, самый центр мира. И других не надоть. Пусть сводят где-то счеты комса и… пусть… не понять им прелести простой лешачьей гулянки!
То обязательно затеют строить туннель в какой-то Китай, для раскрытия глаз тамошним лешакам на их желтизну, притащить к себе и предъявить настоящее - пусть де сравнят, да устыдятся… Один раз так разошлись, что прокопали порядком, но ошиблись направлением, попали в соседнее озеро - отчего многие нахлебались пресного до протрезвления, расстроились и зиму спали плохо.
Все развлечения пропустил лешак. Словно и не он стал - исхудал. Учить других дело для мозгов нагрузочное.
Учил ходить боком, и боком же бегать - наплывать, без глупого задера вверх-вниз, чтоб всяк видящий - не видел: вот только где-то было, вот только что нестрашно далеко и тут уже рядом, вплотную и страшно до обморока. Учил отводить глаза, чтобы чужак формы не воспринимал телесной, привязки к ней не делал, никакого мысленного образа не возникало - рассеивалось на общем фоне. Учил натруженное, набитое держать выше, прикрывая им самое уязвимое - ум. Учил видеть не глазами, а голыми участками, благо таких у ребятенка оказалось много. Неприлично много, потому дело это решил поправить…
Кто-то видел, как лешак гонял старого лося до полного его и собственного умопомрачения, пока, наконец, не привел к тому, что намечал - загнал, завяз тот в болотине по брюхо. Тогда, пригрозив, чтобы терпел (иначе, мол, счас же комлем промеж рогов), да показав комель, чтобы проникнулся - осознал, оборвал ему волосья с ушей и нижней губы. Зажав в кулаке, устало побрел к жилищу и даже комель оставил, все-таки годы не те, не весна в подбрюшье, чтобы так бегать.
Волосья заправил пучком в ворованный граненый стакан, на дне которого еще осталось "живительное" с давней гулянки на Егория - пусть отпиваются. (Свой стакан, по старинному уставу, положен каждому лешаку, но часто теряют.) Когда волосья настоялись на "крепком", затеяли между собой грызню, и все норовили выползти - поискать, к чему бы присосаться? - взялся рассаживать их ребятенку по плечам. Разве дело - лысый лешак? Еще скажут - больного к хозяйству приваживает! Такому, мол, на собственный удел нечего и зыриться.
Ребятенок ойкал, когда волосья вгрызались в кожу, укоренялись и обустраивались. Вживлял, чтобы мог чуять плохое. Давление мысли надо волосом чувствовать. Дернул один (проверить), поддался, остальные негодующе зашевелились и стали углубляться. А волос - зараза! - обвился вокруг пальца и ужалил. Сдернул, бросил, стал втаптывать в землю. Потом сообразил, что не надо бы. Но ушел, гад, уж и ковырялись вдвоем, рыхлили, просеивали, потому как обязательно надо найти, иначе теперь в этих местах на земле не спать - рано или поздно найдет волос обидчика и отомстит.
Но это все дела семейные… Приятное было и огорчительное было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78