двумя этажами ниже, в своем затворничестве – их расслышал бы даже сторож. Тот, что был с фонариком, сверялся время от времени с планчиком, срисованным на четвертушке бумаги. Поднявшись этажом выше, они проследовали длинным коридором, свернули, и тут верзила неловко зацепил фикус в кадке… Реглан с фонариком обернулся, грозя подельнику ослеплением. (На улице в тот момент – вымах луча, примеченный Василенко). Но вот, кажется, они на месте. Все сходится: этаж, подходы, клеть, – рядом с железной противопожарной лестницей, ведущей на чердак. Напротив – дверь с белой эмалевой табличкой «Минералогический музей».
Дверь оказалась чуть запертой; окаянному в брезентовом коробе ничего не стоило поддеть ее простым плотницким гвоздем. Вошли. Осмотрелись – лучиком. На покатых стеллажах, под стеклом, и так – на полках, громоздились образцы пород. Разломы минералов зернисто переливались, грани обманчиво заигрывали… протяни только руку.
Здесь было много из того, чем владел в своей коллекции основоположник Радиевого (1923 г.), замечательный геолог, геохимик, мыслитель ноосферы Владимир Иванович Вернадский.

* * *

Аполитичные, невежественные уголовники набили себе мошну разноцветными камешками, какие им только приглянулись, несмотря на жесткое противоуказание к этому. Ну а то, что россыпи эти могут быть так себе, и ювелирно не дороже речной гальки, не приходило им как-то в голову. (Ведь под стеклом… И в таком солидном месте…). Проделав эту чисто уголовную акцию, они перешли к главному. Сверившись с чертежами, поднатужившись, извлекли из под странного верстака с панелями каких-то приборов ужасно тяжелую болванку, по виду схожею с корпусом динамо-машины, без особых излишеств, но с кольцом сверху (для транспортировки) и четырьмя опорными лапами. Махина еще оказалась на стальной цепочке, с замком. И с этим пришлось повозиться опытному «медвежатнику». (На всякие там крючочки он особенно понадеялся, предупрежденный заранее о тяжести агрегата). Верзила достал из кармана плаща моток проволоки и троса, опутал и перетянул штуковину через выступающие лапы, повязал руку тряпкой, вдел их в рукавицы и, крякнув по-мужицки, как в вологодских деревнях, закинул себе за спину эту свинцовую болванку-саркофаг. (И то сказать, игнорируя его воровской опыт хищения целых сейфов, в деревенской молодости своей брал он по мешку зерна в каждую руку и, только присев, с вывертом кистей рук, под завяз мешка, бросал их себе за спину. Эх, если бы не тюремные нары, пересылки да голодовки, жить бы ему лет до ста. А так – обломился «вышак»). Больше им здесь делать было нечего, – согласно все той же инструкции.
Тем же ходом протащились вниз до самого вестибюля. Здесь верзила поплелся сразу на выход. Реглан – тот, что был поподлее, юркнул по соединяющей галерее до каморки сторожа и надбавил тому под нос ватку с хлороформом вместо усов.
Так они дотащились до недалекого переулка. Мягко опустили эту чушку на тротуар; здесь реглан поспешил за угол; верзила же, – этот бандюга и вор, поступил, совсем уж по-крестьянски: скинул с себя сапоги и, придерживая их, косолапо, в одних шерстяных носках зачесал по жесткой улице, замощенной еще при Петре Великом. Пройдя так метров сто, он зашвырнул сапоги в нишу полуподвального хода, забранного гнилой решеткой, достал из перевязи, что была всегда при нем, грубые ботинки, и, переобувшись, поспешил уже во всю прыть… Все другое его не интересовало. И кто будет пыжиться с этой болванкой: одни ли только люди, или еще подадут автомобиль.

*** 3 ***

Как ни поздно Василенко лег спать, – в четверть восьмого он был уже на ногах и, конечно, не в настроении. Что-то отягощало его помимо общего самочувствия; прилегши на воспоминания, он быстренько застукал свои не столь давние пассажи, световые эффекты в окнах Радиевого, и того неприветливого прохожего в очках-блюдечках, заходящего ему со спины. «А ведь и прибил бы», – передернул Василенко желваками, и тут же: «Ну, а как обернуться туда и сразу обратно. Выяснить, что там к чему». Терпения в то утро хватило у него ровно настолько, чтобы умыться, побриться, сварить яйцо вкрутую и выпить стакан брусничного чаю. (Новое воспоминание: стынущее его тело на чугунной ограде страшного института). Но здоровое любопытство превозмогло в нем все.
Уже в девятом часу Василенко вышел в ранний, бодрый апрель. Инстинкт самосохранения тогда ночью не обманул его. Еще на подходе он увидел несколько легковых автомобилей, приткнувшихся к бордюру, и мотоцикл с коляской. По периметру ограды расположилось несколько зевак. Другие, более плотной группой в 10-12 человек, стояли на противоположной от института улице.
Было все так, как Василенко и предвидел.
За чугунной оградой с калиткой и бесполезной кнопкой выставили пост. В глубине двора рыскала поисковая собака с красным высунутым языком, ее придерживал на поводке человек в длинном кожаном пальто, с манерами ученого-кинолога. (Как-то уж его собака аналитически-вдумчиво брала след, чересчур внюхиваясь и часто обмирая). Протолкнувшись сквозь толпу, из разрозненных разговоров Василенко понял, что в ночь действительно произошло ограбление, но вот что «вынесли» конкретно, никто не знал. Говорили, что институт едва ли не нищенствовал последние годы, но и тут же добавляли, что «обходился он государству в копеечку». Больше по делу Василенко узнал, когда расслышал жалостливый голос старушки в громадном клетчатом платке и в галошах из автомобильной резины, поведавший, что «родимого», т.е. сторожа, увезли на «каталажке».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22