Но почти тотчас же баллон с кислородом застрял в выбоине — падение замедлилось, и Привалов сумел задержаться, вцепившись в жиденький кустик колючки. Только сейчас оценил Привалов этот нелепый вид растительности, его прочность и, главное, длинный, крепко сидевший в земле корень. Дальше он спускался еще осторожнее. Помимо всего прочего, этот камень вызвал небольшой обвал и наделал шуму, а Привалов почему-то инстинктивно старался спускаться как можно тише. Спуск был очень утомителен. Несколько раз у него мелькала мысль: положиться на счастье и просто скатиться вниз. Но он сдержался. Он не мог оглянуться и не знал, скоро ли кончится этот проклятый спуск.
Он думал, что свалившийся вездеход облегчил ему задачу, изрыв при падении стенку карьера. Еще он подумал: хорошо, что грунт оказался таким мягким, но тут же вспомнил про камни на дне. Очевидно, они перевернулись раза два, пока долетели до дна. На мгновение он увидел все это: мчащийся вездеход, Тракт, до которого надо добираться…
Они очень спешили. Почему? Конечно, они не обратили внимания, что путь идет под уклон, наверное, только увеличили скорость…
Он продолжал медленно спускаться. Прямо перед лицом он видел освещенную нагрудным прожектором темную землю, осыпавшуюся с легким шелестом струйками песка. Иногда стеклоглаз шлема касался почвы, и тогда он видел до мельчайших подробностей каждую трещину, каждую песчинку. О том, что он может увидеть там, на дне, он старался не думать. Спуск продолжался.
…Что же он слышал все-таки? Он никак не мог объяснить услышанное им, и это не давало ему покоя. Один раз он даже подумал, не прав ли Легран, не принял ли он галлюцинацию за действительность, но тут же с сомнением покачал головой. Опять у него возникло ощущение, что он близок к разгадке.
Что-то смутно начинало оформляться в мысль, но тут же распадалось. Что-то не давало ему соединить смутные намеки в цельное, единственно правильное объяснение случившемуся. Ребенок… откуда же здесь ребенок?
Внезапно свет потускнел. Заплясали тени. Он окунулся в фиолетовый туман и понял, что сейчас достигнет дна. Бесконечный спуск кончился. Впрочем, продолжался он, наверное, не более получаса, подумал Привалов, пожалуй, даже меньше.
* * *
Его ноги уперлись во что-то твердое. Он мог наконец отпустить руки и выпрямиться. Тотчас же он чуть не упал, но сумел сохранить равновесие. Затем он потратил минуты две на то, чтобы привести аптечку и баллон в порядок и, наконец, повернулся.
Повсюду из расщелин и ямок на дне карьера и между камнями поднимались испарения. В их обманчивом дрожании шагах в тридцати от него виднелся бурый бок вездехода.
Машине повезло. Она упала не на каменные глыбы, в беспорядке громоздящиеся на дне карьера, а между двумя из них, на грунт. Впрочем, может, она просто отскочила сюда, ударившись о камни. Казалось, вездеход не очень пострадал. Но было что-то до боли беспомощное в непривычном положении умной машины: вверх шасси. Даже если он с размаху ударился о плотное дно ямы, покрытое мелкими камнями, а не о скалы, все же пассажирам пришлось плохо.
Передняя часть со смотровым окном была загорожена глыбой. Все прожекторы машины, кажется, вышли из строя. Но откуда-то снизу, как из-под земли, шел свет, тот, что он принял сверху за свет прожектора. Очевидно, свет шел из люка.
Все это Привалов отметил на ходу. Он уже неуклюже бежал к месту катастрофы, покачиваясь под тяжестью груза. На бегу он крикнул что-то. Ему вдруг безумно захотелось, чтобы от этой неподвижной поверженной громады ему ответили.
И когда он огибал корму вездехода с разбитым вдребезги прожектором, здесь, совсем близко от него, за этим буфером, раздался плач! У него захватило дух. И в ту же минуту ослепительная, как молния, мысль вспыхнула в мозгу. Глупец! Как он не мог догадаться! Еще мгновение… он обежал вездеход и в свете своего прожектора увидел то, что уже ожидал увидеть, что сразу подтвердило его догадку.
Крышка люка была измята, сплющена и почти сорвана. Из глубины машины выбивался луч света. А около люка на черной в трещинах земле лежал мальчик!

Это был ребенок лет 10–12, одетый, как взрослый, в защитный скафандр со шлемом, только меньшего размера. Неверное, он полз. Он упирался руками в песок и смотрел на Привалова. Привалов охнул, всплеснул руками и кинулся к нему. Мальчик плакал. Сквозь прозрачную маску шлема было видно маленькое заплаканное лицо, искаженное гримасой боли и страдания. В глазах мальчика («Ресницы белые, как у Кольки», — подумал Привалов) были страх, боль и неверящая радость. Привалов увидел, что одна нога мальчика неестественно вывернута и волочится по песку, и почувствовал, как что-то перехватило ему горло, и он сморщился, словно боль мальчика передалась ему.
Потрясенный, он присел около мальчика и гладил его, забыв, что оба они в скафандрах.
И он повторял, почему-то шепотом, одно и то же:
— Все хорошо, все хорошо, маленький… не бойся… все хорошо.
Потом, кое-как успокоив мальчика, все еще всхлипывающего от боли и от всего пережитого в эту ночь, и устроив его около большого камня так, чтобы искалеченная нога его меньше беспокоила, Привалов снял лишний груз и полез в вездеход.
Он с трудом протиснулся внутрь и долго не мог разобраться в незнакомой обстановке — все было перевернуто, сорвано со своих мест, и вдобавок приходилось двигаться по потолку. Свет шел из-под какой-то груды, оказавшейся перевернувшимся креслом и еще какими-то обломками. Пробираясь к ней, Привалов наткнулся на что-то и вздрогнул: это была человеческая нога. По огромному ботинку он узнал Захарченко.
Лихорадочно расшвыряв груду, он увидел его лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8