Другой (я называю его так, потому что он отказался сообщить мне свое имя), этот другой расплачивался за святотатство: он посмел соблазнить монахиню святой Хильдегарды и сделал ей ребенка, что в понимании Церкви было хоть и грехом, но вполне простительным, пока виновник тщательно осенял себя крестным знамением и отрицал свою причастность. Но он не пошел по этому пути. И когда благословенная мать родила близнецов, что даже в кругах, соблюдающих целибат, считалось особенной милостью Всевышнего, и почтенный отец повесил на гвоздь свою августейшую рясу, собираясь жениться на монахине, отцы Церкви обвинили его в сумасшествии и посадили сюда. Поэтому грешник полагал, что это никакая не тюрьма, а сумасшедший дом.
Все это и кое-что еще я узнал через отверстие в стене за одну-единственную ночь. Боясь, что нашу тайну обнаружат, я водворил камень на место. На следующий день мой сосед сообщил мне, что у него есть бумага, чернила и возможность записывать свои мысли, но – как утверждал он – слова не имеют для него большого значения.
На третий день мы прониклись друг к другу еще большим доверием, и когда мой сосед узнал, как сильно страдаю я от невозможности писать, предложил (вероятнее всего, из скуки) записывать то, что я буду ему рассказывать.
И видит Бог, мне было о чем поведать! Ни один из нас не знает, выйдем ли мы отсюда живыми и не напрасен ли весь наш труд, но для меня важно спасти свою честь. И если есть хоть малейшая надежда на то, что мои записи переживут заключение, то стоит попробовать.
Я желаю богачам золота, верующим – вечной жизни, а просветленным – блаженства познания, но даже самым коварным душам не желаю я объявлять себя способным изменить мир, ибо это неправда. Любое такое заявление – результат вопиющего обмана; то, что я могу сообщить – это история моей собственной борьбы против тех, кто в окружении лизоблюдов и подлиз заключил союз с дьяволом или с теми существами, которых зовут Ориенс, Амаймон, Паймон и Эгин. Хотя подобное говорили и обо мне, но это не так, клянусь телом Симонетты, одиноким лучом света в моем темном царстве. Этот луч тоже вскоре может погаснуть, потому что меня вот-вот поразит полная слепота.
С давних пор люди, которые занимались непонятными для остальных вещами, почитались магами, колдунами и чернокнижниками. Странно, что никто до сих пор не догадался обвинить в этом попов, притом что они ничего иного и не делают. Когда я еще шлифовал зеркала, при помощи которых благочестивые люди надеялись увидеть сияние Святого Духа, а глупцы – чудесное действие обкаканных пеленок милого Иисусика – тогда, кажется, мои труды благословлял сам Папа в далеком Риме. Когда же из моих зеркал показались сладострастные женщины, задиравшие юбки до самого срамного места и обнажавшие полные груди, не прикрытые платком, архиепископ при всем честном народе объявил меня колдуном, а мое искусство – порочным. Хотя именно он должен был знать, что правда заключена в глазах того, кто смотрит, – ведь архиепископ был одним из моих постоянных клиентов.
Когда я посредством того самого искусства, из-за которого я день за днем и год за годом спорил с этим порождением сатаны, за один день принес святой матушке Церкви больше дохода, чем монахи тридцати монастырей, мне наряду с хорошим заработком пожаловали полную индульгенцию. Она прощала мне все грехи, которые я уже совершил и еще мог совершить. Ну, да вы видите, чего стоит такая индульгенция: она дешевле даже того клочка бумаги, на котором напечатана! И при этом я ничего не нарушил – кроме того, что я своими глазами видел то, чего мне видеть не следовало, и, клянусь всеми святыми, тогда мое зрение было таким же острым, как у орла.
Но я не хочу жаловаться, пусть даже с каждым днем вокруг становится все темнее и темнее. Я видел достаточно, намного больше, чем мог мечтать простой зеркальщик из Майнца. Я жил во времена, когда мир трещал по швам, как никогда прежде; когда мир потерял свой облик, низшее стало высшим, а высшее – низшим. Даже сама форма и направленность мира изменились. Три тысячи лет люди плыли на восток, чтобы попасть в Индию, а теперь говорят, что нужно плыть на запад, и тоже попадешь в Индию. Но что нужно в Индии такому старику, как я?
В мое время войны велись при помощи ума, а если этого нельзя было избежать, то и при помощи мускульной силы. Это были честные войны, люди сражались с людьми. Побеждал самый лучший, самый сильный и самый быстрый – побеждал заслуженно. А что теперь? Сегодня исход войны решает черный порох. Даже целиться не нужно. Чем больше выстрелов в сторону врага, тем больше шансов победить. Что это за война, когда соперник не попадает даже в поле зрения, когда солдаты гибнут, так и не увидев своего противника? Если так пойдет и дальше, то в поле будут выходить одни полководцы. Они станут зажигать фитили и одним выстрелом уничтожать вражеское войско.
Что это за времена, когда в церковном соборе больше шлюх, чем епископов, когда простые монахи и монахини истязают себя в монастырях, а настоятели совокупляются по астрологическому календарю, чтобы создать сверхчеловека? Разве удивительно, что в результате этого рождаются человеческие существа с тремя глазами или с раздвоенной губой? Разве странно, что на свет появляются коровы о двух головах, кошки без шерсти и рыбы, которые покидают свою стихию и летают, словно жаворонки?
Мир жаждет чего-то необычного – магов, которые разговаривают животом вместо рта, превращают камень в сыр и заставляют воду течь вверх. Осел, играющий на арфе, вызывает больше интереса, чем философ; человек, испражняющийся золотом у всех на глазах, затмит любого проповедника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21