После пожара к зеркальщику стали относиться враждебно. Поговаривали, что Михель Мельцер сам поджег свой дом, чтобы скрыть, что его мастерская перестала приносить прибыль. Разве не убежали от него подмастерья? В то, что пожар устроил Генсфлейш, никто не верил, поскольку тот как раз получил в наследство немалое богатство и хороший дом. Там Генсфлейш вскоре устроил свою собственную мастерскую, взял на работу троих бывших подмастерьев Мельцера и изготовил больше волшебных зеркал, чем когда-либо изготавливал мастер Мельцер.
Все состояние Михеля Мельцера сгорело вместе с домом, и даже от слитков свинца, олова и сурьмы, хранившихся в стенах мастерской, ничего не осталось, словно огонь уничтожил их полностью. Колдовство или кража? Мельцер подозревал, что с внезапным богатством его бывшего подмастерья не все чисто, но доказать ничего не мог. У Михеля не было денег, чтобы отстроить свой дом заново, и, поскольку ему не оставалось ничего другого, он продал руины мастерской единственному человеку, которого они интересовали – своему бывшему подмастерью Иоганну Генсфлейшу.
Это был позор, да, но что Мельцеру еще оставалось делать?
В свои четырнадцать лет Эдита была красавицей, и зеркальщик принял решение отряхнуть со своих сапог пыль Майнца и отвезти дочь в Константинополь, где ее ждал Геро Мориенус. Сам Мельцер думал осесть где-нибудь, может быть, даже в Венеции, среди зеркальщиков, и начать новую жизнь.
КОНСТАНТИНОПОЛЬ
Он захвачен венецианцами, ему угрожают турки… Константинополь – умирающий город. Насчитывавший семьсот тысяч жителей, он был одним из самых больших и прекрасных городов мира, но в середине пятнадцатого столетия здесь осталась лишь малая часть горожан, в основном греки и итальянцы. День некогда великой Восточно-Римской империи клонится к закату.
Глава II. Тайна игральной кости
На двадцать шестой день пути с фок-мачты карраки «Утрехт» раздался голос впередсмотрящего: – Земля! Земля! Константинополь! С нижней палубы, где среди ящиков, мешков, тюков с шерстью и соляных глыб пассажиры целыми днями дремали и время от времени рассказывали друг другу о своей жизни, оживление докатилось до полубака. Там у поручней, приставив ладонь к глазам, стоял Михель Мельцер. Хоть он не видел ничего, кроме темной полосы на горизонте, которая уже в следующий миг снова скрылась из глаз, словно это было не что иное, как мираж, Мельцер сказал, обращаясь к своей дочери Эдите:
– Константинополь! Благословен этот день! Казалось, эти слова не произвели на Эдиту, задумчивую девушку с пышными светлыми волосами и печальными карими глазами, ни малейшего впечатления. Она подняла глаза к небу, словно желая сказать: а мне-то какое дело? Да, похоже, мыслями она была где-то далеко отсюда, но при этом Эдита знала, что отец ее предпринял это далекое путешествие исключительно ради нее. По крайней мере, он ни разу не упустил случая напомнить ей об этом.
Да, отец, благословен, ответила прекрасная девушка одними глазами. Она сделала это, потому что любила своего отца. Этой детской непосредственности, вероятно, уже противостояло осознание пробуждающейся женственности, смеси из огня и воды, предназначенной для того, чтобы волновать мужчин.
– Дитя мое! – воскликнул Мельцер, обнимая Эдиту. – Мне тоже нелегко переносить это путешествие, но я желаю тебе только добра.
Знаю, кивнула Эдита и отвернулась: отец не должен видеть слез, наполнивших ее глаза.
Ледяные ветры минувших недель сменились теплым весенним бризом Эгейского моря, и раздражение пассажиров – их было около шестидесяти – улетучилось. Позабыты были споры из-за самых лучших спальных мест, ругань с коком из-за плохой еды, злость на неотесанных матросов. Теперь, когда до долгожданной цели было рукой подать, те, кто долгие дни только и делал, что бросал на попутчиков косые взгляды, с облегчением хлопали друг друга по плечам и протягивали руки к северному горизонту, восклицая:
– Константинополь!
– Говорят, этот город – просто чудо! – смущенно заметил Мельцер, стараясь не смотреть на дочь. От него не укрылось, что она плакала. – Говорят, там тысяча башен, а дворцов больше, чем во всех городах Италии, вместе взятых. Я уверен, Константинополь тебе понравится.
Когда Эдита не ответила, он обнял ее, убрал волосы с лица и настойчиво повторил:
– Ты будешь жить во дворце, словно принцесса, носить платья из китайского шелка, а слуги будут делать за тебя всю работу. Ты должна быть счастлива!
Эдита, не глядя на отца, снова отвернулась и начала отчаянно жестикулировать. Мельцер внимательно следил за каждым ее движением. Он понял, что она хотела сказать. Как может этот мужчина утверждать, что любит меня? Ведь он видел меня, когда я была еще ребенком!
– Мориенус? Девушка кивнула.
– Конечно, – ответил Мельцер. – Когда он увидел тебя, тебе было всего двенадцать, но по двенадцатилетней девочке можно понять, станет ли она когда-либо красавицей. И не забывай, Мориенус – опытный мужчина. Он знает толк в женщинах!
На носу судна пассажиры взялись за руки и радостно пустились в пляс. В основном это были купцы, ремесленники и посланники, кроме того – несколько почтенных профессоров из Гента и кучка авантюристов, бросавшихся в глаза из-за своей небрежной и грязной одежды. Женщин на борту было всего семь: две почтенные матроны в сопровождении супругов, еще две особы сомнительной репутации под покровительством сводни – отвратительной горбатой женщины, одна писательница из Кельна, скрывавшая свои рыжие волосы под плотной сеткой (по слухам, эта женщина умела говорить на пяти языках) и Эдита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21