Или ты думаешь…
– А где кефир? – перебил он ее.
– Вон, бери, – кивнула она на деревянный ящик с бутылками, – да не пропадай, когда тебя ждут… Посылают тут всяких…
Обратно он вышел через ворота, сгибаясь под тяжестью ящика. Шутка сказать, двадцать полных бутылок – десять литров, да сами бутылки, да сам ящик. И нести ведь неудобно.
У ресторана уже стоял автобус, и шофер помог внести ящик внутрь. Устроив кефир поудобнее, Ромка кинулся к заднему стеклу.
В освещенном квадрате последнего крайнего окна увидел он человека, который, облокотившись на подоконник, задумчиво смотрел на улицу. Рядом за столиком оживленно переговаривались трое дружков. Ромка смотрел на мужчину и соображал, что ему сейчас следует делать. Не мчаться же на заставу. А автобус пойдет совсем в другую сторону.
И потом предупредили же его крепко-накрепко, чтобы не делал никаких поспешных выводов.
Как назло, автобус долго разворачивался прямо перед окнами ресторана. Незнакомец, попыхивая сигаретой, смотрел на улицу.
Ромка уселся на сиденье и усилием воли заставил себя не смотреть больше на окно. Как учил Суходоля, в такие моменты надо лишь провентилировать легкие – пять-шесть глубоких вдохов и выдохов.
Он сидел, смотрел прямо перед собой и усиленно «вентилировал» легкие.
Когда автобус вырвался, наконец, из узких улочек поселка и, весело гремя бутылками, помчался по асфальтированной дороге к месту съемки, Ромка уже знал, что надо делать.
На одном из поворотов Марченко попросил шофера остановиться.
– Что случилось? – притормаживая, спросил тот.
– Надо мне.
– Надо так надо, – удивился шофер, – только я, дружок, ждать не стану.
– Хорошо, – согласился Ромка, – не ждите.
Автобус, мигнув красными огоньками, исчез за очередным поворотом, и сразу обступили, навалились на Ромку темнота и тишина. Но он хорошо знал это место и совсем не боялся тишины.
Прошел по дороге чуть назад, остановился около известного ему да и почти всем мальчишкам отряда телеграфного столба. Пошарил внизу, возле самого основания, и открыл щиток. А под тем щитком нащупала рука телефонную трубку.
– Дежурный по заставе слушает, – послышался далекий голос.
– Это я, я, – заговорил тихо Ромка, – это Марченко, мне нужен капитан Никифоров.
Дежурный переспросил и лишь после повторной Ромкиной просьбы сказал:
– Хорошо, жди.
Через несколько томительных минут в трубке послышался тяжеловатый, грубый голос старшины заставы.
– Что случилось, Марченко? Капитана нет, он отдыхает. Мне можешь сказать?
– Могу, – согласился Ромка и продолжал все так же тихо, почти шепотом, словно кто мог подслушать его в этом гористом безлюдном месте: – Тарас Порфирьевич, я видел того лохматого, с волосатыми ногами, кто оставил вещи. Он был сейчас в ресторане, в углу, у последнего окна.
– Спасибо, – сказал старшина, – я сейчас же доложу капитану. Только как же ты оказался в поселке? Ты же должен быть на съемках?
– Так уж получилось… а я на съемках, вот сейчас иду туда…
– Откуда ты говоришь?
– Это столб двести одиннадцать, – сказал Ромка, – по дороге на Веселое.
– Понятно, – отозвался старшина, – еще раз спасибо, и дуй, снимайся. Я отключаюсь.
Ромка смотал провод, отключил вилку и запрятал трубку.
Но под ложечкой все-таки тоскливо заныло: как его так угораздило! Ведь, может, он сорвал сейчас всю операцию! Может, сейчас этот лохматый мчится без оглядки из Прибрежного. А что? Взял на площади такси и улепетывает, поминая его, Ромку, добрым словом. Ну конечно, он же сам предупредил его, когда полез в окно. Ведь приказано было: не узнавать. Прошел бы мимо – и все. Занялся бы кефиром – и спасибо тебе, товарищ Марченко! Помогли, товарищ Марченко. А сейчас?
Он шел пешком по темной дороге и ругал себя.
Если по прямой, то до съемочной площадки можно было бы дойти за каких-нибудь минут пятнадцать-двадцать. Но прямого пути в горах нет – дорога петляет и крутится по склонам. И он знал, что пройдет оставшийся путь минут за сорок пять, а то и за все пятьдесят. Он даже радовался этому – не хотелось сейчас ни света, ни шума, ни друзей, ни знакомых. Вот так лучше – идти одному по еле угадываемой дороге, слышать только стук собственного сердца да скользящие под ногами, отлетающие назад камушки.
Он прошел уже четыре поворота и спускался дорогой к очередному крутому подъему, как впереди, навстречу, сверкнули фары, прорезали темноту два широких луча и сейчас же погасли, скрылись за каким-то изломом дороги.
Потом уже совсем близко свет четко отделил силуэт скалы, и из-за поворота прямо на Ромку, ослепив фарами, вылетела, дребезжа кузовом, какая-то машина.
Он прижался к камням, пропуская ее, но машина остановилась, и фары потухли. Это оказался знакомый киношный автобус.
Шофер высунулся из кабины.
– Чего стал, садись. За тобой и еду. – И, приоткрыв дверцу, продолжал: – Важная ты, друг, птица. Влетело мне за тебя от директора. Нельзя, говорит, его одного оставлять. Немедленно, говорит, поезжай.
Автобус, спущенный с тормозов, мягко покатился вниз, потом вздрогнул, взревел мотором и на крошечной площадке стал осторожно разворачиваться. Наконец развернулся и снова лихо, снова дребезжа помчался на съемочную площадку.
– Рессора правая села, – сказал раздраженно шофер, – надо стать на ремонт, а когда станешь – каждый день нужен.
На площадке горели прожектора, гудел мощный вентилятор «ветродуй» – так называли его киношники. А рядом пиротехник дядя Паша держал небольшую фанерку, с которой потоки воздуха срывали куски белого дыма, застилали площадку рваными полосами тумана.
– Стоп! – прокричал раздраженно Егор Андреевич, – Так не годится!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56