Появились рок и Друг. Друг - это был вариант "лучшего друга" из детства, но прибавилось и новое: они уже были достаточно большими, а чувствовали себя еще больше, и в их дружбе уже была некая неосознанная оппозиционность миру взрослых, который представлялся им, опять-таки неосознанно, занудным и нелепым, а сами взрослые - какими-то линялыми, безликими. Общались часами и каждый день. И не надоедало, и в голову не могло прийти, что может надоесть. Бог знает, о чем они говорили. Они бы и сами не вспомнили уже на следующий день, да разве ж в этом было дело. Общение, общение, обмен какими-то флюидами - вот главное. С кем попало такого не будет. На то и нужен - Друг. Занимались тоже чем попало, например, играли в шашки.
Но появилось и еще кое-что - рок. Рок-музыка. Еще пару лет назад (а сейчас он был в седьмом классе) Павлуше довелось его услышать. Он шел по улице с двоюродным братом, гораздо старше его, и двоюродный брат даже приостановился и сказал Павлуше, кивнув на окно: "Хорошая музыка". Тогда, от двоюродного брата, он и услышал слово "рок", сразу понял: слово "музыка" женского рода, а "рок" мужского, к тому же и до него не сразу дошло, что "рок" - это название музыки. Но в самой этой музыке, едва услышанной, что-то его как-то... зацепило. Какой-то порыв, необузданность, но вместе с тем и какая-то строгость, даже аскетизм. Старший двоюродный брат "эстраду" презирал, и Павлуша не мог с ним не согласиться, хотя некоторые эстрадные песни ему очень нравились. Была классическая музыка, которую иногда слушали родители, а была эстрада. А вот, оказывается, есть еще и рок. Брат сыпал названиями "команд", что-то тогда же осело в памяти: "Пинк Флойд", "Эмерсон", "Кинг Кримсон", "Лед Зеппелин"...
Потом еще - чей-то раздолбанный кассетник, и оттуда рвется - рок. Это он сразу тогда понял. Тут уж можно было расслышать подробнее, несмотря на поганую запись. И Павлуша как будто тогда же сказал себе, спокойно и уверенно: "Это мое".
О, как он страстно желал принадлежать к породе людей, слушающих рок! А эти, играющие рок, он видел их на фотографиях - как они были великолепны! Драные, волосатые, орущие. Гитары, микрофоны, ударные установки, провода по всей сцене. Вот это - жизнь. Вот это - действительно. Они казались ему пророками. Да они и были пророками. Людьми, несущими какую-то истину, откровение. В чем была эта истина, точнее даже истинность, он даже и не задумывался, никакие слова тут были и не нужны, бесполезны. Рок, при всей своей гипертрофированности, даже надрывности (надрывность, - но без надрыва, наоборот, - сила, как будто сила самой жизни, бьющей ключом), казался ему именно настоящим. Настоящим, подлинным, истинным. Ненастоящее - это школа, учителя, одноклассники-жлобы, папаши-мамаши, вечно требующие какой-то ерунды, чуши. Фигня какая-то, туфта... Порой, правда, довольно назойливая, к сожалению. А классическая музыка - фраки, залы, раскланивания... Что-то от костюмного фильма. И сам звук классики - тоже какой-то костюмный. Вот в роке поет, так поет, играет, так играет. Орет, так орет. Как на душу легло.
Тем более, рок слушали относительно немногие. В основном-то слушали "дискотню" - "эстраду". Значит, он принадлежит к какой-то элите, "настоящим" людям. Естественно, речь шла о сверстниках. А взрослые... Ну о чем тут говорить? Даже смешно...
Что-то такое вызрело в нем где-то к середине седьмого класса. И как раз родители купили ему магнитофон. И как раз он обрел Друга.
Рок и Друг. Все. Теперь можно жить.
Друга, понятно, он тоже быстро обратил в свою веру. И понеслось...
Это была самая настоящая мания. Павлуша почти ни о чем не думал, кроме как о том, как раздобыть очередную запись. Пластинок - не достать, хотя самая ценная запись - "с пласта", а у нас каких надо пластинок не выпускают; приходится переться к кому-то, едва знакомому (а перед этим еще долго вести переговоры через знакомых знакомых, чтобы пустил записать у себя) со своим магнитофоном-чемоданом (у Павлуши, настоящего человека, разумеется, был бобинник, кассетники - это для всякого жлобья, мажоров и баб), там записывать и все время бояться, а вдруг плохо запишется - если хозяин не слишком расположен занимать тобою свою комнату: один раз, и хватит, и часто действительно дома оказывалось, что запись вышла так себе - тогда Павлуша бывал совершенно убит, безутешен; а если передаешь пленку, чтобы записали, запись может выйти просто никуда не годной, хоть сразу же можно стирать - а ведь такая вещь! как пережить это?! а иногда тот, у которого записываешь, и предоставляет тебе возможность перезаписать, но все равно - записывается все плохо да плохо, ну что тут будешь делать? - головка, зар-раза, все время засоряется, переписываешь по пятому, десятому, двадцатому разу, дурея, шалея, исходя потом, ну что в конце концов такое?! может, пленка сыплется, да вроде новая, не должна; эх, да что там говорить... Наконец записали. Торжественное, с замиранием сердца, прослушивание. Потом торчание; детальнейшее обсуждение неделями кряду. Время триумфа. Но - в путь, в путь! Опять надо выведывать, у кого что есть. Самое обидное - дадут послушать дня на три, а потом заберут, а там такая вещь! и жить уже не можешь, не обладая ею, сплошная мука, а не житье. Сколько раз Павлуша видел сны, как он ставит пленку, и на пленке - она, сейчас он врубит, вот он - миг победы, но на пленке всегда вдруг оказывается какая-то ерундень... Даже во сне она ускользает.
Их стало трое.
Подошел девятый класс. "Старшеклассники". Уже длинные, ростом со взрослых. В конце концов - это главное. Павлуша, увы, не рос с конца восьмого класса, так и остался 178 сантиметров. Весь восьмой класс он жгуче интересовался собственным ростом, но, увидев к девятому, что ничего ему больше не светит, успокоился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38