Проделанная операция, в результате которой строение укоротилось футов на пятнадцать, по отношению к камину возымела эффект, сходный со спадом весеннего половодья. Вода вокруг дымохода оказалась на редкость низкой, и вот, дабы поправить дело, тогдашний собственник камина, недолго думая, отрезает от него целых пятнадцать футов, по сути дела обезглавив августейшую особу. Этот владелец-цареубийца, безусловно, заслуживал быть отправленным на суд потомства в одной повозке с Кромвелем, если бы не одно смягчающее его вину обстоятельство: будучи по роду занятий торговцем домашней птицей, он наловчился свертывать чужие головы, не испытывая ни малейших угрызений совести.
Из-за пирамидальной формы камина укороченная верхушка его дымохода стала казаться непомерно широкой. Я сказал: непомерно широкой, но такой она кажется только тем, кто лишен дара подмечать все живописное. Какое мне дело, если прохожие, не подозревая о том, что мой камин – свободный гражданин свободной страны – твердо стоит на собственном фундаменте, дивятся, каким образом эта вагранка (по их выражению) держится на одних стропилах и балках? Мне решительно все равно. Я охотно угощу путника напитком из патоки, коли он того пожелает, но разве мой долг наделять его еще и вкусом к сладкому? Люди сведущие усматривают в моем старом доме с камином некое подобие прославленного «Слона и Замка».
Все те, у кого отзывчивое сердце, должны с сочувствием отнестись к дальнейшему моему повествованию. Неизбежным следствием описанной выше хирургической операции было то, что обнажилась часть дымохода, ранее скрытая и отнюдь не предназначенная оставаться под открытым небом, а потому сложенная из необожженных кирпичей. В результате камин, хотя и был от природы крепкого сложения, ничем не защищенный, немало пострадал от непогоды: не в состоянии приспособиться к местному климату, он вскоре начал хиреть и покрываться пятнами, напоминающими сыпь при заболевании корью. Замечая это, идущие мимо качали головами и говорили со смехом: «Поглядите-ка на эту гнилую макушку: она вот-вот отвалится!» Но что мне за дело до их пересудов? Те же самые прохожие охотно отправились бы за океан, лишь бы взглянуть, как разрушается Кенилворт; и в самом деле: из всех художников, живописующих достопримечательности, пальма первенства – или, вернее, плющ первенства – по праву принадлежит запустению. Сам я нередко подумываю, что настоящее место для моего камина – именно там, в увитой плющом старой Англии.
Тщетно моя супруга (о конечных ее побуждениях мы узнаем позже) со всей торжественностью предостерегала меня, что, если безотлагательно не принять самые решительные меры, дело кончится пожаром: ведь на месте пятен, там, где дымовая труба соприкасается с крышей, начали появляться трещины, – и рано или поздно мы сгорим дотла… «Жена, – отвечал я, – пускай уж лучше дом мой сверху донизу охватит пламя, нежели я позволю принизить камин хотя бы на несколько футов. Макушку его порочат злые языки – вольно им, но не мне давать по макушке тому, кто стоит выше меня». Однако в конце концов держатель закладной прислал мне записку, в которой уведомлял о том, что, буде камин останется в прежнем немощном состоянии, моя страховка будет сочтена недействительной. А подобным предупреждением нельзя было пренебречь. В целом свете все живописное покоряется живодерскому. Должник по закладной может пребывать в беспечности, но залогодержатель бдит неусыпно.
Провели новую операцию: подпорченную макушку сняли и приладили свежую. К несчастью, каменщик попался косоглазый, к тому же в левом боку у него нестерпимо кололо, и потому новая макушка тоже слегка кренится на левую сторону.
Одним обстоятельством, однако, я не устаю гордиться: ширина новой дымовой трубы осталась прежней.
Впрочем, каким бы внушительным ни представлялся камин со стороны, это сущий пустяк по сравнению с его основанием. Фундамент камина, сокрытый в подвале, возвышается над землей на двенадцать футов и занимает собой площадь ровно в сто сорок четыре фута. Редкостное землевладение – а какой тяжелый груз для нашего земного шара! По сути дела, только благодаря тому, что древле мы с камином не отягощали лишним бременем плеч бывалого коробейника – дюжего Атласа, он умудрился устоять на ногах со своей поклажей. Приведенные мной размеры могут счесть баснословными. Но разве, подобно тем двенадцати камням, которые поставил в Галгале Иисус Навин в память перехода через Иордан, не высится мой камин неколебимо и по сей день?
Частенько спускаюсь я в подвал и пристально вглядываюсь в кирпичный монумент перед собой. Долго стою, размышляю, не перестаю дивиться… В могучей постройке есть нечто друидическое, и сумрачный подвал со сводчатыми переходами и прячущейся по углам непроглядной тьмой напоминает мне влажные бессолнечные дебри первобытного леса. С такой силой это причудливое сходство овладевает моим воображением, что однажды, охваченный благоговейным изумлением и, как мне теперь сдается, малость повредившись рассудком, я схватил садовую лопату и принялся копать землю вокруг фундамента, с особенным тщанием налегая на лопату по его углам, в смутной надежде наткнуться на некое обветшалое свидетельство того давнего дня, когда сюда, рассеивая мрак, проникал небесный луч, в то время как каменщики закладывали основание камина – под палящим августовским солнцем или же в мартовскую непогоду. Усердно орудуя тупым инструментом, я с понятным неудовольствием встретил бесцеремонно вторгшегося ко мне соседа, который зашел в дом по делу, а когда ему сказали, что я спустился в подвал, заявил, что не желает лишний раз меня утруждать и отправился ко мне сам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14