Врезаться в дерево, разбить голову – обнять ствол и остаться висеть на нем.
Он тяжело оперся о стол и обессиленно выдохнул:
– Убирайся из моего дома!
– Из твоего дома! – в истерике крикнула я. – Из этой вонючей дыры! С радостью! Нашел чем пугать! Почему у тебя самого не хватает духу уехать отсюда? Что ты будешь делать, когда этот паршивый дом снесут и придется ковылять после работы через весь город?
Я наклонилась за саквояжем. Отец схватил меня за руку. Размахнувшись, я ударила его саквояжем по голове. Он потерял сознание и рухнул на пол. Я выскочила из квартиры и начала спускаться по лестнице. Руки дрожали. Если бы я споткнулась, то вряд ли бы смогла ухватиться за перила. Но я благополучно добралась до первого этажа и остановилась на площадке, чтобы отдышаться и хоть немного успокоиться.
Потом вышла на улицу и тщательно закрыла за собой дверь. Обернулась и в последний раз посмотрела на наш дом, чтобы запомнить его во всем безобразии. Направилась к машине, стоявшей у обочины. Пройдя несколько шагов, подвернула ногу и упала, больно ударившись плечом о тротуар; саквояж спас от удара голову.
Глава 4
Помню звук удара и ощущение грубой ткани на щеке, когда голова стукнулась о саквояж. Потом я потеряла сознание и, очнувшись, услышала голос Хелен Штамм.
Я открыла глаза и с трудом села. Было больно смотреть, я сощурилась, но это мало помогло. Мимо проходила женщина; я видела подол ее черного платья, грубые чулки, палец с огромной мозолью, торчащий из рваной черной туфли. На лицо я не взглянула – даже когда она остановилась и уставилась на меня. Мне не пришло в голову, что я с ней, возможно, знакома. Я не могла сообразить, где нахожусь.
Хелен Штамм помогла мне подняться. Я хотела наклониться за саквояжем, но она сама подняла его. Открыла дверцу машины. Садясь в нее, я встретилась взглядом с той женщиной в черном платье. Она не отвела глаз и продолжала без тени смущения смотреть на меня. Нахальство нищих. Я села на заднее сиденье, и Хелен Штамм захлопнула дверцу. Борис спал впереди, прислонившись к плечу Лотты. Лотта, словно окаменела, даже не повернула головы, когда мать села рядом с ней и включила зажигание. Мы проехали мимо дома Теи, и я по привычке поискала ее глазами.
Надо позвонить Tee, сразу после…
Сразу после чего? Я сжала виски, боль немного утихла, но я так и не закончила мысль. Долго искала слово, которое подсказало бы мне, что надо сделать, прежде чем позвонить Tee. Даже обернулась и посмотрела на ее дом, но ничего не придумала.
Надо где-то устроиться… да-да, устроиться. Но где и как? Куда меня везут? Я чуть не попросила остановить машину, хотела зайти к Tee, но вовремя поняла, что, если ее не окажется дома, мне ведь некуда деться.
Мы повернули и выехали на Третью авеню. Куда мы все-таки едем?
Дэвид!
Я испугалась – впервые с того момента, как увидела ненависть на лице отца. Резко наклонилась к переднему сиденью, словно преодолевая сопротивление – чье?
Как известить Дэвида? Можно позвонить. А если его нет дома? Или ответит она? Повесить трубку и позвонить позже, идиотка. Но звонок тоже денег стоит.
Я чуть не рассмеялась вслух. Какие глупости лезут в голову. Чего только не придумаешь!
Мама! Как сказать маме?
Меня охватила паника. Я почувствовала себя насильно оторванной – от чего, от кого? От дома? От родных? От друзей? Но я смогу видеться с теми, с кем захочу. Кроме матери, которой могут запретить встречаться со мной. Тяжело, но не смертельно. Я любила ее, но давно не искала у нее ни помощи, ни утешения. Да и какой совет она могла дать? Что-нибудь вроде «женщина должна терпеть». Может, так и положено добропорядочной еврейской жене. Она убеждена, что никто не мешает нам жить так, как мы хотим. Не умеет смотреть на всех нас беспристрастно. Готова одобрить любые наши поступки, даже самые недостойные. Где уж тут ждать от нее утешения.
Слепая вера не для меня.
Я взглянула на затылок Хелен Штамм и вздрогнула. Забилась в угол сиденья, свернулась в комочек. Меня начало знобить.
Вдруг стало жарко, во рту пересохло, но дрожь не унималась. Я подтянула к себе саквояж. Долго не могла открыть замок: тряслись руки. Сумка лежала сверху. Я достала сигареты и спички, хотела закурить, но спичка никак не зажигалась. После нескольких безуспешных попыток я поняла, что курить не хочу, и бросила сигарету на пол. Высыпала содержимое сумки рядом с собой на сиденье, кошелек, помада, футляр с зубной щеткой, щетка для волос, кое-что из одежды. Нет банковской книжки! В панике я искала ее, потом вспомнила, что она в другом отделении. Надо расстегнуть молнию. Она не расстегивалась, и я так сильно дернула, что оторвала ее. Вытащила книжку и проверила последнюю запись: тысяча двести семьдесят долларов двадцать семь центов. Перелистнула несколько страниц назад. Тысяча тридцать три доллара сорок два цента в сентябре, после лета у Штаммов; восемьсот шестьдесят восемь долларов двенадцать центов в конце июня, перед тем как я с ними уехала; дальше сумма равномерно уменьшалась на пять центов каждый месяц, пока не достигла пяти долларов – первоначального вклада, сделанного пятнадцатого июня сорок шестого года, через полчаса после того, как я получила свою первую зарплату. Я устроилась на лето продавщицей в большой магазин. Казалось, буквы тоже дрожат – кружилась голова. Кружилась и раскалывалась от боли, книжка дрожала в руках, все перепуталось, и я вдруг решила, что смотрю не на первую запись – на последнюю.
– Произошла ошибка, – сказала я чужим, металлическим голосом, – пожалуйста, отвезите меня в банк.
Машина не двигалась с места. Я посмотрела вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102