И все-таки – кумиры…
Недавно я была в гостях, и одна девочка убеждала меня, что у нее нет кумиров. Мы сидели по разные стороны дизайнерской барной стойки, лицо у девочки было сплошь утыкано каким-то металлическим хламом, и голову украшали ярко-фиолетовые афрокосички. Косички, впрочем, были чудо как хороши. Девушке было семнадцать лет, ее мать, моя приятельница, возлежала с задумчивым видом, напившись крепкого спиртного, на черно-синем полу своей огромной дизайнерской квартиры. Здесь все было ее: она была настоящая хозяйка медной горы. И всего-то было ей тридцать семь лет, но белый свет сделался не мил ей, и все, что она имела, стало не нужно – потому что она разошлась с любимым человеком, с которым прожила четырнадцать лет, и теперь все никак не могла привыкнуть в одной-единственной мысли.
«Джада, – говорила она мне, – эта мысль очень проста. Я не могу поверить, что состарюсь не вместе с ним».
Я видела его, когда он был еще с нею. Он был хорош. И я понимала мою приятельницу, как никто, и потому чаще других сидела за дизайнерской стойкой. Но она запилила его до смерти, не простив одной-единственной измены, и он ушел. Она же теперь все чаще бывала в прострации, разбавляя кровь хорошей дозой алкоголя… Еще бы: он был ее кумиром.
Кумир же, уйдя в прекрасное далеко, кажется, совсем забыл о своей второй жене: ибо уже намечалась третья.
У меня всегда все было проще. По отношению к реальным людям я никогда так не раскрывалась. Я находила кумиров в Голливуде и безвозмездно любила их платонической любовью: мои кумиры смотрели на меня с биллбордов, безмерно, бесплатно, безопасно радуя мое сердце, а главное – они всегда, всегда были со мной.
А вот ершистая, шипастая, в черных вязаных полуперчатках, из отрезанных «пальчиков» которых торчали худенькие пальцы с до крови прокусанными заусенцами, девочка-дочь в афрокосичках смотрела на меня привычным взглядом волчицы, но во взгляде этом теплился непривычный огонек интереса. Потому что я была единственная из всех «взрослых», посещающих их огромную дизайнерскую квартиру, которая не приставала к ней, не наезжала, не задавала никаких вопросов, а только однажды поинтересовалась, как ухаживать за афрокосичками. И похоже, безо всяких подвохов… Но как можно было приставать, наезжать, задавать вопросы и учить жизни существо, которое практически уже было не видно из-за пирсинга, афрокосичек, милитари-аксессуаров и агрессивного макияжа? И только торчали оттуда серые, в размазавшейся черной обводке измученные какие-то глаза…
В одночасье, пока ее мама лежала на полу, девочка вдруг стала рассказывать мне, что учится она, потому что так хочет мама и потому что учеба удерживает ее от лазанья по улицам (а это неплохо), и что еще мама хочет то-то и то-то, а девочка потрясена недавней смертью друга, который старше ее всего на три дня… И, видя мое внимание, понесла такую околесицу, какую способен нести человек, давно, а возможно, и никогда не принадлежавший себе, а потому очень несчастный.
Среди нас троих мне было жалко больше всего ее, девочку. Прервав ее сбивчивый, на грани слез, монолог, я развернула перед ней какой-то глянцевый журнал и, ткнув в Бреда Пита, сказала: «Посмотри, какой…» Девочка была изумлена, она замолчала. Тогда я пододвинула ей журнал поближе, чтобы ей было лучше видно.
«Посмотри, – сказала я ей с улыбкой, – ты только посмотри на него».
И она посмотрела. Невнимательно, с толикой презрения, с подчеркнутой небрежностью. Слегка так посмотрела.
В мире, полном несуразностей, небрежности и зла, где любовь понимается как мера проявления эгоизма и измеряется степенью принадлежания одного человека другому, любить-то все равно кого-то надо. Более того: только так, любовью, и можно спастись.
А потому я почти уверена, что с утра пораньше, за кофе, пока все гости этого дома спали, убитые тяжелым алкогольным сном, – под жужжание пылесоса пришлой домработницы, – девочка в афрокосичках тщательно пересмотрела всю фотосессию. И возможно, сходила даже на фильм с Бредом Питом. Очень надеюсь, что это была, например, «Троя». Тогда, может быть, девочка прочитала еще и книгу и, вероятно, обрела к тому же еще и античного кумира.
И сердце ее успокоилось любовью к ним, к проверенным героям женских сердец на протяжении тысячелетий.
Женщинам нужны кумиры. Всегда и везде. Потому что совершенно не важно, в квартире какой метражности ты живешь и какую ступень занимаешь на социальной лестнице: и на необозримых пентхаусных просторах можно быть несчастным так, как в страшном сне никогда не представит обладатель самых маленьких метров в самой занюханной «хрущевке».
Зато не было более благодарного слушателя у меня, когда я рассказывала девочке в афрокосичках о своих интервью со звездами! Никогда не забуду ее глаза – живые, с блеском, с интересом, – когда я травила ей эти бесконечные байки, специально для нее наполовину выдуманные. Мне кажется теперь, что я приезжала туда именно за этим, раз от раза, рассказывать вот эти самые рассказы, пока хозяйка медной горы, моя подруга, бесконечно устраивала свою личную жизнь, а также в порядке самоутверждения ковала светлое будущее дочери.
Но кумиры нужны не только женщинам, но и мужчинам, кстати. Им – совсем для другого. Мужчины берут от мувистаров стиль одежды и манеру поведения, жесты, определенные фразы… Иногда целую линию поведения! Вспоминается, как в конце благословенных 80-х мир буквально заполнился мужчинами в длинных черных пальто, с необыкновенно элегантным наклоном головы, с почти неуловимым прищуром (чуть не написала: «карих») глаз… И как неспешно держали мужчины 80-х двусмысленные речи, которые, смешные, не понимали сами (ибо даже Залман Кинг их не понимал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59