Уж до чего он бесстрашный и рациональный, а и то сначала повелся. И глазюки эти инфернальные, и зубы клацают очень правдоподобно, и синева совсем натуралистичная. Одним словом – браво, красавица, откатала программу на все сто!
– Холодно, – «покойница» продолжала тянуть к Монголу руку и даже рискнула отлепиться от двери, – помогите…
Конечно, холодно – босиком-то по цементному полу. Да и в подвале не жарко, полежи-ка недвижимо пару часиков на железной каталке в тонком платьице. Тут безо всякого грима посинеешь. А волосы небось кетчупом намазала или еще какой дрянью. Но взгляд-то, взгляд какой убедительный…
Увлекшись рассматриванием «покойницы», Монгол не сразу заметил, как в каморку зашел Франкенштейн, обернулся, лишь когда услышал за спиной его сердитый голос:
– Ложная тревога, други! Какое-то хулиганье повадилось по ночам звонить. В мою смену такого еще не случалось, а Егорыч рассказывал, что его эти неизвестные любители пошалить уже два раза поднимали. А что у вас тут?
Франкенштейн замолчал так красноречиво, что Монгол позволил себе восхититься и его актерским гением. Еще один последователь системы Станиславского: стоит, глаза вытаращил, рвет ворот рубашки, точно ему воздуха не хватает. Куда там недавнему представлению со вставными челюстями, наверное, берег талант для финальной сцены. За такое долготерпение и подыграть не жалко.
– А это у нас гостья, – Монгол зловеще улыбнулся. – Пока ты с хулиганами разбирался, девушка решила украсить своим присутствием нашу мужскую компанию. А что, симпатичная девушка. С макияжем, правда, перебор, а так ничего, после третьей бутылки водки сойдет.
– Помогите, – «покойница», молодец, не растерялась, поддержала мизансцену: всем корпусом, медленно-медленно, развернулась к Франкенштейну и спросила шепотом: – Где я?
В принципе на этом в маленьком спектакле под названием «Ожившие мертвецы» можно было бы поставить точку, но Франкенштейн повел себя совсем уж не по сценарию. Продолжая нервно теребить ворот рубашки одной рукой, а второй неистово креститься, он прижался спиной к двери, тихо хрюкнул и со всей мочи заорал:
– Изыди, нечистая!
От его вопля барышня вздрогнула и даже перестала клацать зубами, а Франкенштейн, наверное, исчерпав все свои актерские силы, рухнул на пол. К слову, рухнул тоже весьма реалистично, даже чересчур. Монгол отчетливо услышал, как рыжая башка с гулким звуком тюкнулась о бетонные плиты. Ни один спектакль в мире не стоил таких жертв. Это настораживало и наводило на определенные размышления…
Не то чтобы Монгол очень уж сильно испугался, но по спине все ж таки побежал неприятный холодок. Нет, не страха, скорее недоумения. Творившееся здесь явно выходило за рамки обыденности, если вообще можно назвать обыденностью ночь, проведенную в компании покойников. Зубарев без чувств валялся под столом, Франкенштейн разлегся перед дверью и не подавал признаков жизни, а вот та, которой признаки эти не нужны по определению, сверлила Монгола своими инфернальными глазюками…
– Ты кто? – Вдруг проснувшийся в нем дипломат решил попробовать урегулировать конфликт миром. – Ну, что молчишь, красавица?.. – А вот трус, о существовании которого он даже не подозревал, решительно подталкивал вновь ставшее непослушным тело поближе к выходу.
– Где я? – Девица оказалась не из простых, на вопрос предпочла ответить вопросом, потом оттолкнулась от стены и с тихим стоном шагнула к Монголу…
Оказалось, что он многого о себе не знает. Например, того, что орать он умеет очень громко. И ладно бы как-то по-мужски, нецензурно бранясь, – было бы не так обидно. Но он не чертыхался и не матерился. Когда в его объятиях очутилось полуголое и, кажется, совершенно мертвое девичье тело, он впал в глубокое детство. По подземному коридору, многократно усиливаясь и отражаясь от кафельных стен, прокатилось его истошное «Мама!»
Слово это, целительное и волшебное, сродни восточным мантрам, не позволило Монголу вслед за собутыльниками грохнуться в обморок и даже вернуло способность соображать. Девица, которую он крепко, до судорог в бицепсах, сжимал в объятиях, на поверку оказалась не такой уж и мертвой. Под тонкой тканью платья отчетливо чувствовалось биение сердца. И кожа была хоть и холодной, но не ледяной, и пахло от нее не формалином, а чем-то горьковато-вкусным, и волосы, на ощупь мягкие, точно лебяжий пух, щетинились липкими колючками лишь на самой макушке, где из рассеченной кожи медленно сочилась ярко-красная кровь. Именно кровь, а не кетчуп – тут уж никаких сомнений. Из всего увиденного вывода напрашивалось сразу два. Во-первых, девочка не подставная актриса, а во-вторых, она ранена и нуждается в помощи.
В том, что помощь неожиданной гостье необходима незамедлительно, Монгол не сомневался ни секунды. Достаточно было глянуть на бледное личико с кровоподтеком у виска и ощутить тяжесть вдруг обмякшего девичьего тела, как мозг начал работать с быстротой сверхскоростного компьютера. Девочка оказалась в морге явно по ошибке: то ли врач, осматривавший ее, был пьян, то ли она в тот момент не подавала никаких признаков жизни. Всякое ж случается: может, у нее кома глубокая была или клиническая смерть. Неважно, главное, что девочка жива.
На кушетке, обтянутой черным дерматином, тонкое тельце смотрелось еще более жутко, чем на каталке, и производило впечатление неживого. Чтобы убедиться в обратном, Монголу пришлось прижаться ухом к наполовину обнаженной груди и долго вслушиваться. Полной уверенности в том, что барышня все еще жива, не было:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13