Наш мир тревожен и неспокоен, он не приемлет совершенства и полноты, он им враждебен. Он стремится покарать человека, осмелившегося быть счастливым. Я так люблю Алешку, так боюсь за нас… Как мне сберечь, сохранить нашу любовь? Каким частоколом оградить ее?»
Она гнала от себя эти мысли, сердилась, протестовала: мол, от добра добра не ищут… Но они ее не покидали, бередя душу, волнуя, тревожа… Видно, полная безмятежность ей была не дана. Потому что человеком Вера была беспокойным. И всегда находила повод для этого…
За окном свиристели пичужки, повсюду витал аромат сирени, и Вера заканчивала последнюю главу своего романа, когда у калитки послышался чей-то крик:
– Хозяева! Есть кто-нибудь? Вера выглянула из окна – у забора стояла какая-то женщина в цветастом платке, плотно обвязанном вокруг головы. В руках у нее была большая тяжелая дерматиновая сумка. Вера вышла на зов.
– Здрасьте, хозяюшка! Вижу, окна в доме открыты, значит, жильцы появились.
– Добрый день. Да, мы на прошлой неделе сюда переехали.
– Купили участок-то? А то, знаю, он на продажу был.
– Да, купили.
– Ну-ну. Значит, здесь теперь будете. Молочка у меня брать не хотите – хожу вот, всем предлагаю… Меня Марьей Васильевной звать. Из деревни я – из Леонихи, знаете, возле станции?
– Знаю, как же! А я Вера. Мы тут с Алешей вдвоем.
– Алеша – это, значит, муж ваш?
– Муж… – чуть замявшись, ответила Вера и опустила взгляд. Они с Алешей старательно обходили тему регистрации отношений – и виной тому была тень его пропавшей жены, словно бы незримо встававшая между ними.
– Хорошо вам тут будет! Участок немного запущенный, вон весь снытью зарос. Да это не беда: если руки приложить – все наладите. Картошечки на посадку у меня возьмите – я недорого отдам. Ведра два, а?
– Мы большой огород разводить не хотим – пусть пока все как есть… Мне даже нравится, что тут и елки растут, и березы, и липа. Вон какая красавица! Только пару грядочек зелени. Так что, спасибо, картошки не нужно.
– А как с молочком? Брать будете? Хоть сейчас возьмите – у меня с собой. И яички, – продолжала уговаривать Веру настойчивая молочница.
– Яичек возьму десяток, – только чтобы закончить этот разговор, согласилась Вера. Мысленно она была за машинкой и нервничала, что ее отвлекли, и та тонкая живая нить, которая связывала ее с тканью романа, может прерваться.
Она сбегала в дом за деньгами, и молочница аккуратно сложила в целлофановый пакетик десяток бежевых крупных яиц.
– Вот и ладно. Ну, отдыхайте. А если надумаете, приходите за молоком. Мой дом – второй от края, слева он будет, если идти со станции. Приходите.
– Придем, – покорно согласилась Вера, и они распрощались.
Она вернулась к машинке, но работа не шла, мысли путались. Ее выбил из колеи вопрос о муже. Казалось бы, что тут особенного – спросил человек о самом естественном и обыкновенном, а у Веры все в душе перевернулось. Пропавшая без вести Ольга – бывшая жена Алексея – не выходила у нее из головы. И этот портрет, который начал писать с нее Алеша накануне переезда на дачу… Она тогда ничего ему не сказала, но ведь, скорее, это был портрет Ольги, чем ее, Веры… Да, внешне то была она, Вера, но какое-то неуловимое выражение, настроение, взгляд… Нет, они были не ее! Мистика какая-то.
Вера поморщилась, отгоняя неотвязные мысли, и попыталась сосредоточиться. Ее роман заканчивался сценой венчания героев, это должна была быть глава, словно бы пронизанная светом, точно высвеченная изнутри благодатью. И Вера вдруг отчетливо поняла, что сцена эта ей не дается, выходит какой-то надуманной и фальшивой. Сладенькой. А тут должна быть не сладость, а вольный, торжественный аккорд слияния двух судеб, благословляемых высшей волей… Нет, сейчас ей с этим не справиться.
День выдался жаркий, парило, было трудно дышать. Видно, дождь будет, подумала Вера. И, словно в ответ на ее мысли, северный край горизонта стала затягивать свинцовая мрачная туча.
Вера глядела на нее, продолжая будто в оцепенении сидеть за машинкой. Знала, что надо встать, заняться чем-нибудь, но не могла. Точно надвигающийся мрак парализовал ее волю.
– Что такое? Что происходит? – вполголоса самой себе задала вопрос Вера. – Что-то неладно? Что? Муж… – шепнула она, чувствуя, что и в самом деле творится что-то неладное. – Какой он мне муж? Он ведь дал обет верности пропавшей жене… Разве после этого можно снова жениться? Ради меня он этот обет нарушил. Значит, должна последовать кара. Должна! Потому что за все надо платить… А наше счастье украдено у другой… Пусть даже этой другой и нет уж больше на свете… Хотя… мне кажется, что она жива! Да, жива.
Вера и сама не знала, почему она вдруг с необыкновенной ясностью поняла это. Это понимание обрушилось на нее вместе с первыми тяжелыми каплями дождя, упавшими на землю.
Вскоре начался настоящий ливень. Он с яростью колотил в стекла закрытого тотчас окна, будто подхлестывал, подстегивал: действуй, действуй! Не сиди сложа руки.
И она заспешила, заторопилась. Она решила немедленно, несмотря на дождь, ехать в Москву. К Алексею. Что-то грозит им. Что-то, чего Вера не знала. Но эта угроза была не меньшей реальностью, чем страшная туча, закрывшая горизонт.
2
По дороге в Москву Вера лихорадочно соображала, куда ей сейчас: в мастерскую или домой, в Хлебный переулок, где Алеше достался от отца первый этаж небольшого старинного особнячка. Этот дом Вера полюбила с первого взгляда: его степенность, покой, отстраненность от смутного, суетного мира за окнами. Его уютную, можно сказать, одушевленную мебель красного дерева. Здесь каждый предмет не только был прекрасен и совершенен сам по себе, не только помогал человеку существовать, – здесь все порождало особое состояние, настраивало на волну чрезвычайно чуткого восприятия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57