Но ведь здесь находился ее муж! А правила приличия в Германии святы. И семья – нерушима… Не то что у нас!
А Клаус Веренц не отрываясь смотрел на Ольгу, смотрел, как она, щебеча и воркуя, вьется вокруг своего мужа – только что на колени к нему не садится! Тяжелая мутная волна гнева поднималась в его душе. Он с удивлением обнаруживал в себе чувство, доселе ему не знакомое, и вынужден был после короткой борьбы с самим собой признать, что это чувство не что иное, как ревность! Он, Клаус Веренц, ревновал эту сумасшедшую русскую, которая до сей поры принадлежала ему безраздельно, а теперь, словно по мановению волшебства, выскользнула из-под его власти… Но так не бывает! Так не может быть, он этого не допустит! Он не отдаст того, что принадлежит ему. И этот русский сопляк пожалеет, что родился на свет, о, как он пожалеет… Но она-то, она! Оказывается, она замужем! И ведь ни слова ему не сказала! Вот мерзавка! Стерва! Дешевая танцорка!
Он мысленно награждал ее самыми крепкими словечками, которые только были ему известны, но это не приносило облегчения. Наоборот, от этого становилось все хуже… На какое-то время он даже забыл, с какой, собственно, целью находится здесь. И, только глотнув хорошую порцию коньяка, предложенного Вальтером, он немного одумался. Его дело на грани краха! В доме – лишние свидетели, к тому же иностранцы. Да еще эта сестра проклятого русского – журналистка. Нарочно не придумаешь!
Веренц сжал под столом кулаки так, что ногти глубоко вонзились в ладони. Он взглянул на часы – было около восьми вечера. Еще часок поиграем в жмурки, решил он, и возьмемся за дело. Его правая рука опустилась в карман широких брюк и нащупала холодную сталь пистолета. Это прикосновение окончательно его отрезвило. Не все потеряно. Вот то средство, которое срабатывает в любой ситуации. В конце концов, что переменилось от того, что в доме появились незваные гости? Ровным счетом ничего! Его план остается неизменным. Билеты в Сан-Паулу уже куплены. Документы, компрометирующие семью, находятся в надежном месте. Никто не догадается, что они у Ольги, в ее обервинтеровской квартире, в нижнем ящике платяного шкафа, где она хранит пуанты и всякую балетную дребедень… С ней он потом разберется… Он так проучит эту дрянь, что в ее сумасбродной голове разум помутится окончательно. Она и мамы родной не узнает, не то что мужа… Хотя она говорила, что приютская – или как это у них там по-русски, – значит, у нее нет мамы. Тем лучше. Некому будет о ней вспоминать. Эти двое – муженек с сестрицей – не в счет! Он с ними тоже разделается. Он никому не позволит безнаказанно встать на своем пути! А сейчас можно немного расслабиться, решил он и обратился к хозяину:
– Вальтер, в такой чудесный романтический вечер хочется немного музыки. Ты позволишь? – Он поднялся и подошел к угловому столику, на котором была установлена стереосистема.
– Так-так… – бормотал он себе под нос, – Бетховен, Вагнер… Моцарт – нет, Моцарт сейчас не годится… – Он обернулся к Вере, которая изо всех сил старалась казаться естественной и непринужденной, но это ей плохо удавалось: – А что желают дамы? Русскую классику? Чайковский, Рахманинов? Нет? А может, Штраус?
Ольга захлопала в ладоши – кажется, идея с музыкой пришлась ей по душе…
– Браво, Клаус! Это именно то, что нужно! У нас праздник сегодня, не так ли? Штраус! Штраус, и только он! Да здравствует вальс!
Веренц согласно кивнул, и вскоре комнату заполнили ликующие звуки. Штраус торжествовал, наслаждаясь своей любовью к миру, исполненному красоты и гармонии. Но каким диссонансом звучало его торжество… Хотя все старательно делали вид, будто ничто не омрачает столь славный вечер, в сердцах и гостей, и хозяев затаился страх. И тревога. Мотивы этой тревоги у каждого были свои – особенные. И сердца их еще сильнее замирали от боли, окутанные волнами музыки. Она, как бы по контрасту, подчеркивала и выявляла ту напряженную атмосферу, которая воцарилась здесь – в этих людях, в этой комнате… И напряжение все нарастало. И каждому было ясно, что неминуем взрыв!
12
«Ну вот, я и получила то, что хотела! – думала Вера, вертя в пальцах рюмку. – Вот тебе и близкий человек, вот тебе и подруга! Предала меня с пол-оборота… А мне урок – не будь дурой! Да кто еще пустился бы на край света, чтобы спасти ту, от которой надо было бы бежать сломя голову… Наплела с три короба… мол, прощай, молись за меня! Драконы, угрозы… Да она тут как сыр в масле катается! Французские коньяки, камины, серебряные подносы, фарфор… А у тебя в доме обои отклеиваются и потолок в ванной рушится, льет на голову… Серьги свои продала, чтобы спасать эту… а!»
Рука ее дрогнула, и коньяк выплеснулся на пол, но Вера этого не замечала. Ее положение усугублялось тем, что она не понимала общего разговора, – говорили по-французски, а она по этой части – ни бум-бум… Правда, этот смурной господин Веренц («Тоже мне дракон, – хмыкнула про себя Вера, – да он и мухи не обидит!») тоже не знал французского, и ради него разговор часто переводили на немецкий. Ольга иногда обращалась к ним с Алешей по-русски. Вера поняла, что делала она это в основном для нее, но, заметив, что Вера погружена в свои мысли и не расположена принимать участие в разговоре, оставила свои усердные попытки и окончательно перешла на французский.
«Вот и к лучшему, – со злостью решила Вера, – мило улыбаться и острить, когда с тебя заживо сдирают кожу, не стану. Не приучена! Ну хороша-а-а балерина! Так и льнет к Алешке, так и вьется… Только что руки ему не целует! И он тоже хорош! Мог бы ведь как-то исправить эту гнусную ситуацию – так нет, сидит как пришитый, по-французски что-то бормочет… Ах, дура ты, дура!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57