И вспомнили, как старый егерь-гвардеец, когда похоронили на христианском кладбище его несчастных товарищей, сказал то ли самому себе, то ли кому другому, что, мол, пужают нас бусурмане, когда мёртвых казнят, а то им невдомёк, что раз оно так, стало быть, боятся они нашего брата.
Ещё не потревоженная выстрелами, ещё не тронутая огнём, розовая в утренней дымке Пендераклия была прекрасна.
И белые громады русских парусников, величественно скользящих по тихой, без единого всплеска, голубой воде гавани, тоже были прекрасны.
И синяя равнина моря, оставшаяся за кормой, и безмятежное майское небо, казалось, призывают всё живое насладиться этой удивительной гармонией.
Но уже на корабельных палубах-деках и на береговых батареях дымились пальники, и тишина, предшествующая первому выстрелу,- особая звонкая тишина, била по нервам людей, приготовившихся убивать друг друга.
И первый выстрел, прозвучавший на берегу, - обыкновенный пушечный выстрел, издали напоминающий хлопок открываемой пробки, в этой напряжённой тишине прогремел как гром - и тотчас берег и корабли украсились сизыми султанчиками дыма...
Вскоре в задымлённом и оглохшем от стрельбы и взрывов городе ничто уже не напоминало о той идиллии, которая царила здесь утром. Однако ни чёрные клубы пожаров, ни крики раненых, ни глухие звуки, издаваемые кораблями в момент попадания в борт вражеского ядра, ни свист пролетающих бомб никого не могли испугать или удивить, ибо это была война.
Гром пушек не смолкал ни на минуту, и в сизом пороховом дыму, которым заволокло гавань, только по оранжевым вспышкам можно было угадать расположение турецких батарей.
Свой линейный корабль турки защищали с отчаянным упорством: ведь на постройку брига или фрегата уходило не менее года, линейный же корабль строился года полтора, а то и все два. Спасая корабль, турки успевали выбрасывать за борт падающие на палубу брандскугели, а те, что вонзались в дерево, заливали водой. Уже пылали сгрудившиеся в конце гавани мелкие суда, а корпус линейного исполина оставался нетронутым,
И вдруг из прибрежных зарослей красными драконьими жалами выплеснулись струи огня.
Охнув, застонали, словно живые, «Норд Адлер» и «Иоанн Златоуст», принявшие бортами изрядную порцию чугуна.
Нагнув по-бычьи голову, Скаловский исподлобья взглянул на коварные заросли. С минуты на минуту турки должны были повторить залп. Они уже перезаряжали свои пушки, наведённые на высокие борта русских линейных кораблей.
А по белым анатолийским дорогам уже несомненно неслись, понукая быстрых коней, вестники в Стамбул.
«Тем лучше, - подумал командир отряда, - эта весть заставит капудан-пашу покинуть своё логово».
- Поднять на мачте: «Норд Адлеру» и «Златоусту» подавить батареи противника! - распорядился он. Покидать Пендераклию, не завершив дела, Иван Семёнович не собирался.
Но и поджечь брандскугелями турецкий корабль всё ещё не удавалось. «И не удастся», - подумал он, наблюдая в подзорную трубу за расторопными действиями турецких матросов. Нужно было вызы-
вать охотников и поджигать корабль со шлюпки. Абордажная команда вместе с мичманом стояла на юте.
- Братцы, - пробасил Скаловский, вырастая рядом. - Видите эту красную дубовую бочку, которую никак не удаётся поджечь нашим орлам-канонирам? Но ежели мы уйдём, не уничтожив её, эта бочка превратится в грозный линейный корабль. Ежели мы уйдём, то завтра турки станут одним кораблём сильнее. Нужны охотники, чтобы сжечь её к чёртовой матери. Кто согласен, пусть выходит вперёд.
Иван Семёнович умолк, с надеждой глядя на матросов. В этом бою все рисковали жизнью, но шанс уцелеть у тех, кто вызовется на задание, уменьшался в тысячу раз.
- Я иду, - решительно проговорил мичман, делая шаг вперёд. - Эй, ребята, кто со мной?
И они стали покидать строй один за другим, образуя новую шеренгу слева от молодого мичмана, ещё совсем мальчишки, на лице которого плясала задорная улыбка, и, глядя на эту улыбку, Скаловский вспомнил, что всего лишь месяц назад мичману исполнилось шестнадцать лет.
- Валяйте, ребята. С богом! - проговорил он, когда они уже сидели в шлюпке, куда загрузили гвозди, молотки и пропитанные смолой и нефтью кранцы.
ЛЬВЫ НА ФОРШТЕВНЯХ
Восьмого мая они покинули Босфор и понеслись вдоль тёмных отвесных скал Анатолии, словно стая гончих псов, учуявших зверя.
Сухими, как пустыня, глазами капу-дан-паша обозревал горизонт.
«Горизонт чист!» - выкрикивал дальнозоркий наблюдатель на марсе. «Горизонт чист!» -вторил ему другой голос, с салинга.
Шесть линейных кораблей и пять корветов, два фрегата и два брига, выстроившись в три колонны, пенили зелёную морскую воду. Наступила ночь, и в чёрной как смола воде вспыхнули голубые искорки. Они разлетались от киля во все стороны, сворачивались в тугие струи за кормой, - но не было капудан-паше дела до этого прекрасного зрелища. Он жаждал сейчас одного: настигнуть русский отряд в районе Пендераклии и расквитаться.
Даже ветер, казалось, был с ним заодно, сильный ветер, дующий по курсу.
Сначала они прошли мимо Акчесара, и вместо верфи, где достраивался корвет, увидел капудан-паша чёрное пожарище. Затем пришёл черёд Пендераклии. Ещё дымилось адмиралтейство.
Но русских кораблей не было. Они исчезли, словно и впрямь были призраками.
Наклонённые мачты лежащего на боку транспорта нависали над чёрным остовом линейного исполина, который так и не стал кораблём.
Капудан-паша ощутил приступ удушья. Цепь несчастий, начавшаяся в тот день, когда в ярости отбросил подзорную трубу султан Махмуд, первым заметивший скуластый бриг с фигурой греческого бога на форштевне, сомкнулась с разрушенной Пендераклией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25