Виктуар ему, наверное, сказал, что он не умеет говорить по-французски или что-нибудь в этом роде?
– Нет, так, случайная ссора. Жан был ранен, вы знаете?
– Первый раз слышу, честное слово. Ну и дела!
– Ганс, только не говорите никому про дуэль, прошу вас!
– Конечно, не скажу, если вы не хотите. Да ведь в этом нет ничего особенного. Жан оказался храбрее, чем я думал: подумайте только – драться с Полем!
Разговор с Ирэн произвел на него большое впечатление. Встретив Жана у выхода, он, прощаясь, пожал ему руку сердечнее, чем обыкновенно.
– Я слышал, что вы дрались? – сказал он ему. – Оказывается, вы владеете шпагой не хуже, чем смычком.
– О чем вы говорите?
– Я говорю про вашу дуэль с Гаммерштейном.
– Ирэн вам рассказала?
В эту минуту появилась Ирэн, уже в пальто.
– Я готова, милый.
Жан был взбешен. Ганс смутился.
– Прощайте, – проговорил Жан. – Ты готова? – обратился он к жене.
– Что с тобой? – спросила Ирэн, когда они сели в автомобиль. – Что случилось? Ты должен мне сказать.
– Ты обещала никогда больше не вспоминать про дуэль, а сейчас разболтала все этому… этому… тупому… солдату.
– Ты сам не понимаешь, что говоришь, – с горечью сказала Ирэн. – Грубо обвиняешь меня в том, что я нарушила свое слово! Ганс спросил меня, правда ли, что ты дрался на дуэли, и я ему сказала, что ты поссорился с Гаммерштейном. Вот и все.
Она вся дрожала от возмущения.
– Ах, вот что! Я думал, что ты ему все рассказала. С моей стороны такая ошибка простительна.
– Нет, она непростительна, – с жаром ответила Ирэн. – Если ты мог это подумать, значит, ты мне не веришь и подозреваешь меня во лжи.
– Милая, не расстраивайся из-за пустяков.
– Это не было для тебя пустяком, когда ты рассердился.
– Не делай истории из ничего.
– Для тебя, вероятно, такие вещи, как правда или честное слово, – пустой звук.
Она пылала негодованием.
– Ты не первый раз даешь мне повод думать, что это так.
Они больше не разговаривали. Вернувшись в отель, она прошла прямо к себе в комнату и заперлась на ключ.
Размолвка тянулась два дня. Жан уходил из дому, подолгу не возвращался и, встречаясь с ней, молчал.
«Неужели я действительно такого мнения о нем? – с ужасом спрашивала себя Ирэн. – Мы женаты уже полгода, но кажемся друг другу совсем чужими». Она одновременно и обвиняла и горячо защищала Жана.
За эти два дня все мелкие недостатки Жана превратились в смертные грехи; его друзья, знакомства в мире богемы, легкомыслие, все вызывало ее беспощадное осуждение. Когда женщины сердятся, они никогда не бывают справедливы. Ирэн не признавала больше за Жаном никаких качеств. Она ждала от него неба, а он дал ей землю, только землю. Разве это не тяжкое преступление? Ее ожесточение, в соединении с некоторой узостью взглядов, а также сильным чувством к нему, становилось угрозой их счастью.
Наконец, он пришел к ней с повинной. Ему тоже было невесело, хотя он и старался принять независимый вид.
– Больше не будем ссориться, не правда ли? – сказал он.
– Да, – с трудом выговорила Ирэн.
Ей хотелось крикнуть ему: «Почему ты не пришел раньше? Я так страдала в одиночестве». Вместо этого она машинально повторила:
– Да, конечно, не будем больше ссориться. Жан нервно перебирал ноты и складывал их.
Правда, ему было немного стыдно, но ведь теперь он извинился, а она даже не могла сказать ему несколько ласковых слов. Ноты с шумом упали на пол.
– Эбенштейн советует ехать завтра в Мюнхен, – сказал Жан.
Ирэн приняла известие об отъезде равнодушно.
– Бекман приглашал нас сегодня обедать, я ему сказал, что спрошу тебя.
– Если хочешь, я согласна.
– Тогда я позвоню ему и скажу, что мы приедем.
Он вышел из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, руки Ирэн невольно потянулись к нему. К несчастью, даже любовники не обладают способностью видеть сквозь стены.
Жан вернулся домой очень поздно. Он был занят с Эбенштейном приготовлениями к мюнхенскому концерту. Переодевшись, он вышел из своей комнаты. Ирэн давно его дожидалась.
– Извини меня. Пойдем, – коротко сказал он. По дороге она со страхом думала о предстоящем обеде. Мысль о том, что ее жизнь так изменилась за последнее время, вызывала у нее горькую усмешку.
Известие о дуэли сильно повлияло на Ганса; его отношение к ее мужу сильно изменилось к лучшему. Жан, конечно, не догадывался, в чем дело. Ведь мужчины никогда не говорят о таких вещах.
В вестибюле их встретил Ганс.
– Как мило, что вы пришли. Ведь это ваш последний вечер в Берлине, – прибавил он, указывая им дорогу в зал.
Сидя за столом, Ирэн невольно сравнивала их между собой. Крупный, цветущий Ганс ничем не отличался от большинства здоровых жизнерадостных мужчин; рядом с ним Жан, худой, подвижный, с быстрыми движениями, казался интересным. Он катал хлебные шарики, внимательно слушая болтовню Бекмана на ломаном французском языке. К удивлению Ирэн, он вдруг свободно заговорил по-немецки. Ганс поздравил его с успехом. Разговор коснулся автомобиля, который заказал Жан.
– Я сам буду править, – сказал Жан. – Конечно, перед концертами придется отказаться от этого удовольствия, чтобы не сбить руку, зато потом – фью…
Он изобразил, как будто держит руками невидимый руль.
– Чертовски смело, – проговорил Ганс.
Жан покраснел от удовольствия. Он вызывающе посмотрел на Ирэн.
– Ты совсем как Питер Пэн, никогда не будешь взрослым.
– Видите, через шесть месяцев после свадьбы жена уже начинает меня высмеивать.
Жан сделался вдруг серьезным.
– Такова уже наша судьба, – невозмутимо сказал Ганс. – Ничего, привыкнете.
Жан ему теперь определенно нравился. Такой веселый малый, красивый и, наверно, зашибает много денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79