Как я ни старался, голос мой прозвучал неестественно. Я исподлобья взглянул на Эльзи — глаза ее были опущены, лицо не отражало ничего. Разговор снова заглох. Кельнер взглянул на Эльзи и сказал:
— Прекрасная страна — Франция, сударыня.
— Коньяку, штандартенфюрер? — бесстрастным голосом спросила Эльзи.
— Только немного, сударыня. Коньяк надо смаковать... — он поднял руку, — как французы. Медленно, маленькими глотками. Наши дубы, небось, глушат его там стаканами.
Он засмеялся, как мне показалось, через силу, затем взглянул на меня, и я понял, что ему не терпится уйти.
Эльзи налила Кельнеру коньяку, потом до половины наполнила мою рюмку.
— Спасибо, Эльзи, — поблагодарил я.
Она не подняла головы. Снова наступило молчание.
— У «Максима», — нарушил его Кельнер, — подают коньяк в больших рюмках, расширяющихся у основания... вот таких...
Он обрисовал в воздухе двумя руками форму рюмки. Никто не реагировал на его рассказ, и он смущенно продолжал:
— Замечательный город Париж, сударыня. Должен признаться... — он усмехнулся, — что я иногда завидую господину Абецу...
Он поговорил еще несколько минут о «Максиме» и Париже, затем встал и откланялся. Я заметил, что он даже не допил свой коньяк. Мы оставили Эльзи в гостиной, я вышел вместе с Кельнером и усадил его в машину.
Машина тронулась, и я пожалел, что не захватил фуражку — я бы тоже уехал.
Медленно поднявшись на крыльцо, я толкнул входную дверь и бесшумно прошел в коридор. С удивлением я заметил, что фуражки моей на столике нет.
Я открыл дверь кабинета и, пораженный, остановился. Эльзи стояла в кабинете, опираясь на спинку стула, прямая, бледная. Я машинально затворил за собой дверь и осмотрелся. Фуражка моя лежала на столе.
Прошла почти минута, я взял фуражку и повернулся к двери.
— Рудольф, — сказала Эльзи.
Я обернулся к ней — взгляд ее испугал меня.
— Так вот чем ты занимаешься!
Я отвернулся.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
Я хотел уйти и на этом оборвать разговор, но остался, застыл на месте, словно парализованный. Я не смел даже взглянуть на нее.
— Так значит, — проговорила она тихим голосом, — ты их отравляешь!.. И этот отвратительный запах — это они!
Я открыл рот, но не смог выдавить из себя ни слова.
— А эти трубы! — продолжала она. — Теперь мне все ясно.
Не подымая глаз, я сказал:
— Разумеется, мы сжигаем мертвецов. В Германии всегда сжигали трупы, ты хорошо это знаешь. Наконец, это просто гигиенично. Что же тут возражать... Тем более во время эпидемий.
— Лжешь! Ты отравляешь их! — крикнула она.
Я удивленно поднял голову.
— Я лгу? Эльзи! Как ты можешь?
Не слушая меня, она продолжала:
— Мужчин, женщин, детей... всех без разбору... Голыми... И дети, словно маленькие обезьянки...
Я выпрямился.
— Не понимаю, что ты тут несешь!
Я с трудом заставил себя двинуться, повернулся, сделал шаг к двери, но Эльзи с поразительной живостью опередила меня и загородила дорогу.
— Ты! — воскликнула она. — Ты!
Она вся дрожала. Ее широко раскрытые сверкающие глаза впились в меня.
— Ты думаешь, мне это нравится?.. — крикнул я.
И в тот же миг стыд волной захлестнул меня — я предал рейхсфюрера, открыл жене государственную тайну.
— Значит, это правда! — крикнула Эльзи. — Ты убиваешь их! — И с воплем она повторила: — Ты их убиваешь!
С быстротой молнии я схватил ее за плечи и зажал рот ладонью:
— Тише, Эльзи! Прошу тебя, тише!
Она заморгала, высвободилась, и я отнял руку. Мы замерли на минуту, настороженно ловя каждый звук в доме. Мы стояли неподвижно, безмолвно, как соучастники.
— Мне кажется, фрау Мюллер вышла, — тихо проговорила Эльзи своим обычным голосом.
— А служанка?
— Она в подвале, стирает белье. А дети спят после обеда.
Еще минуту мы молча прислушивались, потом она повернула голову, посмотрела на меня и вдруг словно вспомнила, кто я. Лицо ее снова выразило отвращение. Она прислонилась спиной к двери. Ценой огромного усилия я произнес:
— Послушай, Эльзи. Ты должна понять. Это только нетрудоспособных. У нас не хватает для всех пищи. Гораздо лучше для них...
Ее жесткие, непреклонные глаза не отрываясь смотрели на меня. Я продолжал:
— ...Что с ними так поступают... чем предоставить им умирать с голоду.
— И это все, что ты мог придумать? — шепотом спросила она.
— Но ведь это не я! Я тут ни при чем! Это приказ!..
— Кто мог дать такой приказ? — с отвращением воскликнула она.
— Рейхсфюрер.
Сердце мое опять тревожно сжалось — я снова предал его.
— Рейхсфюрер! — воскликнула Эльзи.
Губы у нее задрожали, и она тихо прошептала:
— Человек... к которому наши дети так доверчиво льнули! Но почему? Почему?
Я пожал плечами.
— Тебе не понять. Это чересчур сложно для тебя. Ведь ты знаешь, евреи — наши главные враги. Это они развязали войну. Если мы не уничтожим их теперь, то позже они уничтожат немецкий народ.
— Что за глупости! — с удивительной живостью возразила она. — Как они смогут нас уничтожить, раз мы выиграем войну?
Я, пораженный, смотрел на нее. Никогда это не приходило мне в голову. Я не знал, что и думать. Помолчав, я отвернулся и сказал:
— Это приказ.
— Но ведь ты мог попросить поручить тебе какое-нибудь другое дело.
Я быстро ответил:
— Я так и поступил. Помнишь, я просился добровольцем на фронт. Рейхсфюрер отказал мне.
— А тебе надо было отказаться выполнить приказ, — с невыразимой яростью прошептала она.
— Эльзи! — почти крикнул я и замолчал, не в силах продолжать. — Но, — наконец выдавил я, — но, Эльзи!.. То, что ты говоришь, это... это противно чести!
— А то, что ты делаешь?
— Солдат — и не подчиниться приказу! Впрочем, это бы ничего не изменило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95