– Само собой.
– Ну если так, дело другое. Полностью доверяю твоей объективности.
Я сделал ударение на слове «объективность». Но я зря старался. Тома и в обычное время был глух к юмору. А уж теперь и подавно.
– Значит, ты согласен? – с тревогой спросил он. – Увезем ее, да?
На сей раз я поглядел на него без улыбки.
– Обещай мне одно, Тома: ничего не предпринимай сам.
Он заколебался, но, очевидно, что-то в моем голосе и в выражении глаз заставило его призадуматься, так как он сказал:
– Обещаю.
Я повернулся к нему спиной, согнал с плеча Кар-Кара, который мне уже несколько надоел, и стал подниматься по главной улице. В самом ее конце вдруг распахнулись темно-зеленые ворота, и все разговоры разом оборвались.
Первым в воротах показался Арман с хмурой и злобной рожей. За ним незнакомая мне лощеная личность, по описанию Марселя я догадался, что это и есть Газель, и наконец вышел сам Фюльбер.
Ну и лицедей же он! Он не просто вышел. Он явил себя. Предоставив Газелю затворить ворота, он застыл на месте, отеческим оком обводя толпу. На нем был все тот же темно-серый костюм, рубашка, которую я ему «уступил», серый вязаный галстук, а на цепочке нагрудный крест, большим и указательным пальцами левой руки он сжимал его конец, словно черпая в нем вдохновение. В лучах солнца сверкал черный шлем его волос и еще резче казались черты аскетического лица, освещенного красивыми косящими глазами. Фюльбер отнюдь не пыжился, о нет! Наоборот. Вытянув вперед шею, он как бы отодвигал тело на второй план, подчеркивая, как мало оно для него значит. Он смотрел на ларокезцев, кроткий, терпеливый, готовый принять терновый венец.
Увидев, что я поднимаюсь к замку, раздвигая немноголюдную толпу зрителей, он вышел из состояния благостной неподвижности и устремился ко мне, приветливо, по-братски простирая вперед обе ладони.
– Добро пожаловать в Ла-Рок, Эмманюэль, – произнес он своим глубоким бархатным баритоном, взяв мою правую руку своей правой рукой и еще накрыл ее сверху левой, словно оберегая бесценное сокровище. – Как же я рад тебя видеть! Само собой разумеется, тут не о чем и говорить, – продолжал он, неохотно выпуская мои пальцы, – поскольку Колен не живет в Ла-Роке, ларокезские декреты на него не распространяются. Поэтому он может вывезти свою лавку.
Все это было сказано очень быстро, как бы вскользь, словно никакого спора никогда и не возникало.
– Так вот она, корова, – продолжал он восторженно, повернувшись к ней и воздевая руки, точно намеревался ее благословить. – Ну не чудо ли, что господь создал животное, которое, питаясь сеном и травой, претворяет их в молоко? Как ее зовут?
– Чернушка.
– Чернушка – а однако молоко у нее белое, – продолжал он с приличествующим священнослужителю смешком, на который отозвались только Фабрелатр и Газель. – Да я вижу здесь и твоих друзей, Эмманюэль. Здравствуй, Колен. Здравствуй, Тома, Здравствуй, Жаке, – сказал он ласково, однако к ним не подошел и руки им не подал, подчеркнув, что между хозяином и его товарищами существует разница, и немалая. Мьетте и Фальвине он только кивнул. – Я знаю также, Эмманюэль, какие щедрые подарки ты нам сделал, – произнес он, обращая на меня свой увлажненный благостью взор. – Хлеб, мясо и масло.
Назвав очередной продукт, он воздевал руки к небу.
– Два каравая и масло мы привезли в подарок. А мясо – нет. Пойди взгляни, Фюльбер.
Я подвел его к мясной лавке.
– Как видишь, мяса тут довольно много. Половина теленка. Я сказал Лануаю, чтобы он разделал его сразу. День обещает быть жарким, а холодильников, увы, не существует. – Масло и хлеб, – повторил я, – это, как я уже сказал, подарки. А телятина нет. В обмен на телятину Мальвиль рассчитывает получить сахар и мыло.
Моя речь не понравилась Фюльберу по меньшей мере по трем причинам. Во-первых, обращаясь к нему в его же вотчине, я звал его просто по имени. Во-вторых, туша разделана, и, значит, ничего не попишешь. И в-третьих, я потребовал от него бакалейные товары. Но он и виду не подал, что недоволен. Он плотоядно восторгался телятиной.
– Впервые после взрыва бомбы мы отведаем свежего мясца, – говорил он своим благозвучным баритоном, окидывая грустными глазами меня, моих товарищей и по-прежнему молчавших ларокезцев. – Я счастлив за всех нас. Сам-то я – ты же знаешь, Эмманюэль, мне самому мало надо. Человек в моем состоянии, когда он одной ногой уже в могиле, съест кусочек и довольно. Но пока я жив, я несу ответственность за скудные припасы Ла-Рока, и ты уж не обессудь, если я вынужден буду скаредничать.
– Подарки – это подарки, – холодно ответил я. – А сделка – это сделка. Если хочешь, чтобы Мальвиль продолжал торговать с Ла-Роком, вы должны дать нам в обмен что-нибудь стоящее. Думаю, если за половину телячьей туши я попрошу десять килограммов сахара и пятнадцать пачек стирального порошка, это будет в самый раз.
– Посмотрим, Эмманюэль, – кротко ответил Фюльбер. – Не знаю, много ли сахара у нас осталось. – Тут он бросил испепеляющий взгляд на Газеля, который открыл было рот. – Но мы сделаем все, что в наших силах, и даже больше, чтобы тебя удовлетворить полностью или хотя бы частично. Ты сам видел, что живем мы здесь, как нищие. Нам и не снится такое изобилие, как в Мальвиле. – Тут он бросил весьма выразительный взгляд на своих прихожан. – Не обессудь, Эмманюэль, но мы даже не можем пригласить вас к обеду.
– Я все равно собирался уехать, как только получу лошадей, ружья и бакалейные товары, хотя, впрочем, не сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193