Настроение приподнятое, каким оно и надлежит быть у путешественника. И даже не особенно волнует, когда и где мы закончим плавание. Путешествую из удовольствия, из пристрастия к движению. Это вроде свободного парения. В такие моменты я словно сливаюсь с окружающим миром. Может быть, это и есть счастье, к которому человек стремится испокон веков. В путешествии, подобном нашему, такие мгновения чрезвычайно редки. Все остальное время – это непрерывный и напряженный труд и борьба со сном. Чтобы испытать подъем чувств, твое внутреннее состояние должно быть в гармонии со всем, что тебя окружает. Это, разумеется, мои субъективные рассуждения на тему о счастье. Знаю, что самый легкий способ выйти из состояния восторга, которое столь трудно обрести, – это заняться самоанализом. Что я и сделала. И могу сказать твердо: сделала глупость.
Уже несколько дней пытаюсь поймать хоть какую-нибудь радиостанцию, которая любезно, сообщила бы нам не только точный час, но и точную дату. С Дончо у нас полное разногласие. Я пишу в дневнике март, он – апрель. Где-то во время приключения с мачтой мы сбились со счета. И по сей день я записываю дату условно. Но сегодня поймала наконец радио Вашингтона как раз в тот момент, когда говорили: «Сегодня, седьмого апреля, 200 лет назад…» Потом сообщили, что кто-то собрал законы, изданные во всех штатах за 200 лет, и зачитали некоторые из них: запрещается – ездить на верблюдах по главным дорогам, колоть орехи в церкви, привязывать крокодилов к пожарным кранам и т. д. Получился уникальный и на редкость занимательный сборник.
Наш добрый старый ВЭФ ожил снова. После того как он прошел через Атлантику, побывал в Эгейском море, не однажды падал, ударялся, после того как его заливало водой, и он, казалось, впитал всю сырость океана, ВЭФ вдруг заработал, заговорил чистым голосом. Хорошо ловит на коротких волнах, дает нам точное время, сообщаемое из Лондона радиостанцией Би-би-си, исполняет музыку Южной и Северной Америки и вообще все, что мы пожелаем. Мы взяли его с собой чуть ли не из чувства сентиментальности, а он оказался единственным (из трех имеющихся на борту), который работает прекрасно и безотказно. Не могу на него нарадоваться и окружаю особой заботой.
Все вокруг уже стало привычным, похожим на виденное в Атлантике, и это приятно. Дончо поднял и стаксель. Теперь наша лодка оснащена парусами, как и в прошлую экспедицию. Делаем 2,5 узла. Это скорость, о которой мы не смели и мечтать. Я даже решилась подсчитать, когда мы сможем увидеть землю. Если будем живы-здоровы, то через месяц-полтора окажемся на островах Общества. При условии, что серия наших злоключений уже завершилась.
Дончо едва дождался конца вахты, чтобы поделиться своей новой идеей:
– Знаешь, что мы сделаем летом 1977 года?
– Отправимся в Грецию.
– Ничего подобного. Организуем экспедицию на розыски Лохнесского чудовища. Последними там были японцы, но они никого не смогли обнаружить.
Идея мне сразу понравилась, и мы стали обсуждать, кого с собой возьмем, какая нужна экипировка, где достать средства и кто какие обязанности будет нести.
– Джу, а тебе я придумал должность, о какой мир и не слыхивал: осветитель Несси!
– Хорошо, Дончо, но если мы поймаем чудовище, то как его вывезем из Шотландии?
Дончо обиделся.
Спустя немного я о чем-то его спросила. Он отрезал:
– Я не разговариваю с осветителем палеонтологических останков.
– Ну ладно, мы не станем его увозить, будем только снимать.
Мы долго и с интересом говорили о Несси.
Дончо

Счастье быть нужным
Через несколько часов настроение у меня упало. Устал как собака. Проклятая мачта не выходит из головы. Возвращаться назад мы не имеем права. Вернуться – значит потерять полтора месяца, считая время на путь и ремонт. И тогда, как по заказу, попадем в самый разгар возникновения тропических циклонов. Возвращение означало бы, что мы откладываем объявленную на весь мир экспедицию. Если бы ее организовал я сам, то, может быть, и решился на такое, избрал бы более легкий путь. Но теперь – не могу. Нам верят, мы добровольно, без какого-либо чувства самопожертвования, пошли на то, на что до сих пор никто не отваживался. Сейчас, как и раньше, я верю в добрый исход. Не сомневаюсь ни в себе, ни в Джу. Неважно, что на протяжении всей истории мореплавания сломанная мачта и поврежденный руль всегда считались самой страшной бедой. Но ведь даже в программе нашего путешествия предусмотрено осуществить его «в крайне тяжелых условиях, близких к кораблекрушению». Нам же сейчас и не требуется их моделировать – они налицо. Мы будем исследовать психофизиологические изменения человека в экстремальных условиях. На грани человеческих возможностей, в естественной среде. И едва ли нужно добавлять, что никто лучше нас самих не понимает, что если возникнут какие-либо непредвиденные последствия, то в первую очередь они коснутся нас самих.
Но повторяю: я верю в добрый исход, в успех и знаю, что мы преодолеем все. Что меня толкает вперед? Не могу объяснить. С одной стороны, чувство ответственности, с другой, ясное понимание цели: если нам удастся осуществить этот эксперимент, то мы продемонстрируем огромные реальные возможности человека и придадим тем самым смелость и уверенность терпящим кораблекрушение. Даже если наши исследования ничего нового не дадут науке, то лишь одного этого – переплыть океан на поврежденной спасательной лодке – вполне достаточно. Для нас будет огромной наградой, если наши скромные усилия вдохнут надежду, прибавят силы людям, которые попали в беду. Безопасность мореплавания непрерывно повышается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124