Отри слезы Аранки, поцелуй за меня маленького Бела и крошку Элёмера. А если дети когда-нибудь спросят, где я, скажи, что в твоем сердце! Скажи, что я теперь дома, в обители моей матери – в могиле родины.
А ты будь мужчиной и не сокрушайся. Живи ради нашей семьи, которую, надеюсь, еще долго будет хранить всевышний, и для родины, которую, верю, он сбережет на вечные времена.
Твой брат Эуген».
В письме на имя молодой женщины было написано:
«Моя дорогая, любимая Аранка!
В душе моей все еще звучат твои милые слова: «Следуй велению своего сердца». Я следую ему.
Прости меня за то, что умираю. Желаю, чтобы скорбь обо мне стала твоим утешением.
Не пугай своим печальным лицом твоих маленьких детишек, ты ведь знаешь, как им становится жутко при виде твоего горя. Слишком рано лишать радости эти нежные сердца!
Будь добра к моей матери и братьям, а они позаботятся о вас.
Портрет-миниатюру укрой вуалью, не следует, чтобы он слишком часто напоминал тебе минувшие дни.
Не стану долго терзать тебя своими строками, хотелось бы уйти из жизни так, чтобы не причинить тебе боли.
Посылаю прощальный воздушный поцелуй. Он долетит до тебя сквозь небеса!
Пусть тебя вечно хранит господь!
Любящий тебя и в могиле твой Эуген».
Молодая женщина подняла лицо к небу, и, если летящие духи способны проникать сквозь воздух, она, должно быть, почувствовала этот поцелуй.
То было посланное с того света признание в любви, чистой эфирной и звездной любви, какая свойственна лишь возвышенным натурам, душевно связанным друг с другом.
Матери Енё писал:
«Моя дорогая, обожаемая, добрая мать!
С какими словами я ушел от тебя, с теми же и возвращаюсь: «Люблю тебя!» Ты знаешь, что я всегда был любящим, преданным тебе сыном.
Детям Аранки не придется пойти по миру, не так ли? Судьба устроила все прекрасно и мудро. Тому, кто умирает, умереть легко.
У тебя – мужественное сердце и возвышенная душа, ты не нуждаешься в моих утешениях, у тебя достанет сил снести это горе.
Ведь на колени матери братьев Гракхов тоже положили головы ее убитых сыновей, но она не лила слез.
«Тех, кто доблестно умер, матери не оплакивают», – это твои слова. А потому – не оплакивай меня. Будь христианкой, скажи: «Господи, на все – твоя воля». И прости людям мою гибель.
Прости также и той, что своими обвинениями ускорила мой путь к могиле. Дай ей когда-нибудь знать, что поступок ее был тяжким, но она сотворила им благое дело, облегчила мне смерть. Поблагодари ее за это!
Я ухожу из жизни, примирившись со всеми, и верю, что меня все простят.
Через час я уже буду вместе с отцом, там, на небе. Вы двое больше всех меня любили. Еще совсем ребенком, когда у вас возникали отчаянные споры, я старался вас примирить. И теперь я снова постараюсь примирить вас.
Мать, меня зовут, Прощай!
Любящий тебя сын Эуген».
Обмениваясь письмами, все трое приглушенно рыдали. Громко плакать было нельзя. Ведь в соседней комнате находился посторонний, он мог их услышать.
Однако нужно спросить у него, чего он ждет.
Но кто это может сделать? У кого достанет сил разговаривать в такую минуту? Как трудно сейчас заставить себя что-то совершить!
Эден сидел неподвижно, опустив голову на стол. Аранка рыдала, припав к ногам свекрови, пряча лицо у нее в коленях. Старший мальчик, еще не знавший жизненных невзгод, испуганно наклонился к колыбели братишки и ласково увещевал его, шепча, что сейчас даже пискнуть нельзя.
Раньше всех взяла себя в руки и поборола душевное волнение мать Енё. Она вытерла слезы, встала.
– Перестаньте рыдать. Сидите спокойно на своих местах.
И, подавая пример другим, она придала спокойное выражение своему лицу, подошла к двери, открыла ее и обратилась к ожидавшему в передней жандарму:
– Сударь, вы можете войти.
Жандарм вошел с каской на голове, держа левую руку на эфесе сабли.
– Вы имеете нам сообщить что-нибудь еще?
– Да, имею.
Он снова сунул руку за пазуху и вытащил оттуда небольшой сверток.
– Вот это.
Госпожа Барадлаи развернула сверток, В нем оказался голубой шелковый жилет, расшитый ландышами и анютиными глазками. Когда-то его вышила Аранка. Среди цветов зияли три отверстия с опаленными, окровавленными краями – то были следы пуль. Вышивка не оставляла сомнения в том, кто его прислал, а три отверстия досказали остальное.
Жандарм не произнес ни слова. Только снял на минуту каску, пока женщина разворачивала пакет.
Госпожа Барадлаи усилием воли подавила сердечное волнение. Еще не наступило время дать волю своим чувствам!
Твердой, решительной походкой подошла она к комоду, открыла ящик и, вынув оттуда что-то, завернутое в бумагу, передала это жандарму. То была сотня золотых.
– Благодарю вас, – сказала она.
В ответ жандарм пробормотал какие-то слова о боге (что ему было до бога!), вновь отдал честь и покинул покои.
Теперь можно было дать волю скорби!
Перед человеком с каменным сердцем
Да, теперь уже можно.
Можно обезумевшей от горя, потерявшей голову матери бежать с окровавленной одеждой сына через анфиладу зал, бежать к портрету своего мужа, человека с каменным сердцем, и там повалиться на пол. С рыданием показывая ему эту одежду!
– Смотри!.. Смотри!.. Смотри!..
Теперь уже можно покрывать поцелуями, обливать слезами эту дорогую одежду.
«Ведь он был самым любимым моим сыном!»
Можно в исступлении взывать к портрету:
– Зачем ты отнял его? Ведь это ты отнял его у меня! Разве он хоть раз обидел кого-нибудь на земле? Он был невинен, как дитя, как отрок. Никто никогда не любил меня так, как он! Он находился при мне, пока был ребенком, и откликнулся на мой зов, став взрослым!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189