Я недавно бросил из-за обострившегося гастрита, но даже если бы у меня была язва… Короче, мы закурили.
– Из дома пишут?
Я поперхнулся:
– Мгу.
– Как там у них?
– Все нормально.
– Девчонка пишет?
– Уже нет.
– Причины?
– Замужество.
– Ясно.
Коновал бросил в пепельнуцу фильтр – все, что осталось от сигареты после пары затяжек – и выложил оба своих кулака на полированную поверхность стола. Кулаки были большие и розовые. Коновал, вообще, весь был большой и розовый, а волос на голове желтый.
– Не буду темнить, Веденеев, на тебя выписана… увольнительная. На субботу и на воскресение. Получается на два дня. Задача простая – побелить потолок у библиотекарши на квартире. А теперь поговорим как мужчина с мужчиной. Скажу прямо, человек она, конечно, что и говорить, башковитый. Но сам понимаешь, как-никак, но она, вроде как, еще и женщина… Короче, сынок, действуй по обстановке. Понимаешь, ситуация вышла из-под контроля, теперь все от тебя зависит. От твоей, если можно так выразиться, человечности.
Коновал вспотел. Я совсем засмущался от его, если можно так выразиться, мучительно-серьезной доверительности.
– Ну, уяснил задачу?
– Так точно, товарищ майор, – пролепетал я.
– Молодец… Как звать-то тебя?
– Игорь.
– Иди, отдыхай, Игорек, – сказал майор Коновал и протянул мне свою пачку «Мальборо».
До дембеля она будет храниться у меня в тумбочке.
Я весь испереживался, пытаясь уяснить себе, что же происходит – Клара не женщина, увольнительная не самоволка, я иду к ней белить потолок, но она ведет себя не адекватно, вот и майор Коновал намекал на человечность – ничего не сходилось! Обессилев, я уснул еще до отбоя и не раздеваясь. Меня никто не тронул. А утром разбудил сам старшина.
– Иди в каптерку, – сказал Вертоух, глядя на меня совсем не по-военному, – там Трофим для тебя все приготовил. Оденешься, потом бегом в столовую, подойдешь к Алиеву, он тебя покормит. Увольнительная на КПП.
– Спасибо, товарищ старшина, – сказал я, и мне первый раз захотелось остаться в части.
– Хм… спасибо говорит, – вдруг улыбнулся старшина. – Ты откуда родом-то, Веденеев?
– Из Башкирии.
– Знаю. Воздух у вас там чистый, потому что хвойных лесов много. А хвоя – она, брат, похлеще дуста на любого микроба действует.
– И пахнет лучше, – ответил я в тон старшине, чтобы отблагодарить за заботу.
– Ну, это кому как. На вкус и цвет товарищей нет. А вот микроб – он для всех зараза. Ну ладно, действуй, Веденеев, только не оставляй следов.
И ушел.
Следов? Каких еще следов? От побелки? Или… Дальше думать не хотелось.
Трофим нарядил меня в новенькую парадную форму из своих фондов. Но перед этим он выложил передо мной свежий комплект гражданского нижьего белья, т. е. майку, трусы и носки в одном пакете.
– Мейд ин Поланд, – сказал Трофим. – Пусть «духи» простирнут потом и вернешь. А если честно, зема, не завидую я тебе.
– Кончай, Трофим, – обрезал я.
– Да я-то кончу, а вот ты…
Я взял фуражку и вышел. Трофим догнал меня на крыльце казармы.
– На вот деньги на фаныч, – сунул он мне в руку свернутую купюру, – все полегче будет, и еще старшина просил передать, что если на вечерней проверке тебя не будет, значит не будет. Увольнительная у тебя завтра заканчивается. Бывай.
И ушел.
Алиев выставил передо мной тарелку жареной картошки, полбуханки белого хлеба, полстакана сметаны, две порции сливочного масла, яйцо и кружку горячего какао.
– Как, ты говоришь, ее имя, а? – спросил он, когда я отставил от себя пустую тарелку.
– Клара, – ответил я и намазал первую шайбу сливочного масла на белую горбушку.
– Не русская, а?
Алиев был красивый азербайджанский мужчина-хлеборез. Я его никогда не видел в форме. Он всегда ходил в белоснежном костюме, который ему специально пошил наш полковой швей.
– Не знаю, – коротко ответил я, потому что решил заделать себе двойной Цукунфтсмузик, и мне не хотел отвлекаться.
– Слушай, я ее видел. Но, клянусь аллахом, не обращал внимания.
Я молчал и ел.
– Слушай, хочешь честно скажу, я бы лучше на пятнадцать суток к Чубу пошел, чем в такое увольнение, клянусь аллахом, а!
Сержант Чуб был грозой гарнизонной гауптвахты. И гордые чеченцы, и шумные азербайджанцы, и вдумчивые молчаливые прибалты, и безалаберные русские – все мы опасались маленького скрытного паренька с Западной Украины.
– Поэтому тебя и не послали, – ответил я и вышел из-за стола.
Двойной Цукунфтсмузик под какао сделал свое дело. Я обрел бодрость духа.
На КПП меня поджидал Чуб.
– Ну, як? Готов вже? – спросил садист-самоучка.
– Пошел ты в жэ, – нагло ответил я.
Чуб сжался в сочашийся злобой ком и надавил на педаль. Я прошел сквозь вертушку и оказался вне территории части.
Была весна. Широкая березовая аллея, которая вела в поселок, походила на зеленый тоннель, убегающий куда-то в глубь земли. И было тепло. Свежо. И все, что произошло со мной за этими воротами с красной железной звездой, вдруг представилось мне сплошным наваждением. Первые минуты, пока я шел и наслаждался отсутствием перед собой затылка впередистоящего, я даже не помнил, куда я иду. Как веселый маляр из какого-нибудь игривого мюзикла, я шел с пульверизатором на плече и высвистывал «Неаполитанский танец» Петра Ильича Чайковского. Но когда я вынырнул из тоннеля и оказался на главной площади поселка с его симпатичными двухэтажными домами под черепицей, бесконечными клумбами и белыми скамейками, я вспомнил про Клару. Вспомнил, рассмеялся и запечалился. Ну что может быть общего между Кларой и теми ослепительными мечтами, которые я связывал с познанием женщины? Клара, Клара… бедный, несчастный человечек, которому я должен помочь устроить домашний уют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74