Но с тех пор многое изменилось. Жизнь стала жестче, почерствел и я.
Порывшись в шкафу на предмет какого-нибудь инструмента, я вооружился круглым рашпилем и вышел в коридор.
На мои первые удары в обшарпанную дверь ответа не последовало. Я повторился.
– Кто там еще? – раздался вдруг расслабленный голос из-за двери напротив. Я обернулся. Напротив проживала Соня – трамвайный контролер-кондуктор. Судя по всему, я разбудил ее.
– Да это я, Сонь! Я собственно… как его?.. – силился я вспомнить имя рыжего отморозка.
– А, Санек, ты, что-ли?! Ну, заходи… Открывай только сам, я млею…
Я не был Саньком и не мог им быть по одной той причине, что сам к нему пришел! Понимаете, Санек – тот самый антенный кидала, с которым мне предстояла разборка. Мы даже не были с ним похожи. Санек работал, и причем в трех организациях, носил теплую куртку PILOT, каждый вечер варил целую кастрюлю картошки в мундире, а по утрам непременно брился, используя при этом шикарный комплект GILLETTE sensor. В общем, это был мой антипод, а последние два месяца еще и антагонист.
– Ну, открывай! Чего ты, как не родной, Санек?! – поманила из-за двери Соня ласково-капризным тоном.
«Ах, гаденыш! И тут наследил!» – подумал я и отвел язычок защелки острым концом рашпиля.
В комнате было темно и накурено, потягивало перегарным душком.
– А я сегодня такая пьяная!… Бе-е! – ворковала где-то глубоко в темноте Соня.
Оставив рашпиль в углу у двери, я двинулся на голос и скоро уперся ногами в диван. Молча опустился на край. Соня зашевелилась, и я почувствовал на плече ее жаркую ладонь.
– Ну, как дела в Эрмитаже, Санек? – спросила Соня, и ладонь соскользнула мне на грудь.
Санек служил в ВВОХРе одного из громаднейших музеев планеты. Каждый день соприкасался он с сокровищами мировой культуры. Иорданская лестница, Белая и Золотая гостиные, Синяя спальня, Малиновый кабинет и Будуар императрицы Марии Александровны служили Саньку местом работы!
– В Эрмитаже все своим чередом, – картавя под Санька на букву «р», повел я беседу. – Люди приходят, мы их встречаем. Они осматривают экспонаты, мы держим посетителей в поле зрения. Каждый занят своим делом. Ясно?
– Ясно, Санек, ясно! – Соня потянулась, мимоходом боднув мне бедром. – Ты, вроде как, простудился, Санечка!
– Пустяки все это, Соня! Я обеспечивал безопасность при подготовке выставки творений Карло Фаберже и меня просквозило.
– Фабер… где, Санюшка? – закинула мне на плечо голую и горячую ногу Соня.
– Фаберже, Соня, великий придворный ювелир! – гордо сказал я и сбросил с ног тапочки. – Он яйца пасхальный возвел в ранг искусства.
– Боже, яйца! – затрепетала Соня.
– Да, Соня, яички!
И мы громко и глубоко задышали, будто разом принялись выполнять ингаляцию легких.
– Сегодня можно все! Ты понял меня, Фаберже?! – прошипела Соня, вся извиваясь возле меня.
– Сегодня или никогда! – успел выкрикнуть я перед тем, как мы накинулись друг на друга и сплелись в подвижный бледный ком.
– Ну, давай, Фаберже, покажи, на что способны твои яйца! – стонала Соня.
И я показал. Я упер Соню головой в спинку дивана и долбил с противоположного конца до тех пор, пока шея ее, не выдержав чудовищных сотрясений, выгнулась, а острый кадык затрепетал, выталкивая наружу стоны подступающего оргазма. Тогда я отпрянул, вертанул конролера-кондуктора за ноги на 180 градусов и, ухватившись за бедра, натянул до упора.
– О, Боже! Ты ли это, Санек?! Ответь, ради Христа! – взмолилась Соня.
– Пути Господние неисповедимы! – рычал я в ответ, трамбуя сонино нутро интенсивно и мощно.
– Ну, давай, Фаберже! Давай! – сатанела Соня, раздирая наволочку зубами.
И я давал! Вопреки неблагоприятной жизненной ситуации. Назло затянувшейся депрессии. В пику грядущему лихолетью. В полной кромешной темноте я рвался к своему успеху – распаленный, бесстрашный, обезумевший!
Кончили мы ближе к утру. Соня замерла в исходной позе. Чернота за окном поредела. Завыли троллейбусы на маршрутах.
Я оделся и вышел. На общественной кухне горел свет. У плиты стоял настоящий Санек, голый по пояс, и сушил над газовым цветком пару носков.
– Здорово, сосед! – заулыбался Санек, протягивая руку.
– Здорово.
Рукопожатие.
– Покурим? – притянул Санек пачку Winston.
– Покурим, – выдернул я сигаретку.
Разом прикурили от газового цветка, затянулись.
– Ну ты, откровенно тебе скажу, гигант! – выдохнул вместе с дымом Саня.
– В смысле?
– Ну, в смысле, Сонька-то как – жива?
– Надеюсь.
– Так их и надо, брат! Чтобы дури в мозгах не скапливалось. Эх, я уже так не могу! – Санек запустил средний палец в пупок и замер.
– Не расстраивайся. Живи как можешь, – слегка подбодрил я Санька и тут же атаковал: – Антенну мою на место впаяй, договорились?
– Так я думал, у тебя телевизора нет, – потянул брови к темени Санек.
– Приобрел.
– А-а…
Я сунул окурок под кран и пустил воду. Можно было идти спать. Дело сделано.
Трое и одна бутыль
Нас было трое. Мрачное трио молчунов. Угрюмая троица выпивох. Опасный треугольник. Мы чинно сидели за столом. По центру – Я – безвестный, безработный поэт-пессимист. По правую руку – Валерьян – грузчик кондитерского отдела магазина «Диета». По левую – Сева – прапорщик сверхсрочной службы в должности завскладом (в перспективе – завнач по тылу).
На столе, периодически кланяясь нашим стаканам, стояла полторалитровая пластиковая бутыль с розовой жидкостью. Розовость ее была довольно бледной и своим видом навевала флегматичные чувства. Зато огненный вкус будоражил и перечеркивал всякое равнодушие. Это был продукт нашего совместного творчества, каждый вложил в него частичку себя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74