Но на их пути встал я – решительный и беспощадный – Пионер новой эры! Схватка была жестокой и кровавой. Я бил наотмашь, они хлестали меня чем попало. Но я не сдался, я просто обессилил и упал. Бляди попинали меня своими холодными ногами, помочились жаркими струйками на рассеченную спину мою и оставили в печальном раздумье.
Краешком сознания я размышлял: «Они выбрали рабство, а ведь могли быть королевами Великой державы. Бедные, бедные, некрасивые, пьяные бабы…»
Дальше продолжать осмысление я был не в силах. Мощная волна, зародившаяся в моих пятках, хлынула вверх по ногам, обрушилась на меня всего и мигом смыла.
Куда она меня увлекла? Где я был до рассвета? Тут-то мы и упираемся в Основной вопрос, на который, как известно, существует два ответа. Или я валялся на остывающей земле, как зола в прогоревшей топке, по причине мощной резорбции алкоголя в организм с последующей за ней элиминацией оного в крови, которая, в свою очередь, и приводит к так называемому наркотическому эффекту при полном угнетении центральной нервной системы. Или же моя Душа оставила свое оскверненное тело и отлетела в мир отвлеченных идей и отвлеклась там на песчаном бережку идеального озера и полеживала, и понеживалась в потоках Совершенного Восторга.
Совершенный Восторг! Знаете ли вы, что это такое – Совершенный Восторг? Только, ради нашего взаимного уважения, не говорите мне про эти охи, ахи и прочие сентиментальные трепыхания, пусть даже самого изощренного вкуса. Это все эстетика.
– Но позвольте! – уже возмущаетесь вы.
– Не позволю! – успокаиваю я вас и поясняю – его никто не знает из здравствующих на Земле. Нет, к нему, конечно, многие стремятся, может быть даже и все, но познать его и остаться в живых – невозможно. И вы со мной не пререкайтесь, потому что я знаю, что говорю. Но об этом позже. Придет время, и я расскажу вам о своем опыте познания Совершенного Восторга.
А сейчас вернемся из лабиринтов абстракций на кладбищенскую гору, где осталось мое тело.
6
Очнулся я весь в росе, трясущийся от холода и неизвестности. Приподнял голову и вижу – у останков костра сидит Халил.
Халил – тубист из нашего училища. Человек взрослый, в манерах сдержан, в общении прост. В училище он славился двумя вещами. Во-первых, это был единственный тубист в стенах нашего учебного заведения, который от первой до последней ноты исполнял первый (и последний) концерт Иогана Себастьяна Баха для тубы с оркестром. Поверьте мне – это архисложно! Я своими глазами видел, как другие тубисты просто падали в обморок, потеряв дыхание после трагического «Адажио». А Халил, смахнув слезу, набрасывался на безумное «Аллегро» и, ломая пальцы, рвался к величественной коде. А какую он делал коду! Несколько тактов его туба глухим баритоном ворочалась в среднем регистре, словно маясь в сомнениях. И вдруг тремя отчаянными секстолями ее голос взвивался над владениями басового ключа и превращалась в звенящую флейту.
Пусть на одно только мгновение. Пусть оставалось сил лишь на единственную, пронзительную триольку. А затем вниз, в мрачные казематы «Генерал-Баса». Но зато какой размах! Каков диапазон!
Халил все это чувствовал очень тонко и поэтому часто выпивал. А чтобы выглядело все официально (помните, страна была на грани перелома и боролась с пьянством), он сколотил оркестрик, для обслуживания похоронных церемоний, и половину вознаграждения за исполненный ритуал брал спиртным. Этот оркестрик и был вторым пунктом местной славы Халила.
Вот такой человек оказался рядом со мной в то тяжелое для моей молодости утро.
– Как хорошо, что я тебя встретил, – сказал Халил своим мужественным голосом, попил из горлышка розового портвейна и протянул бутылку мне.
Я сделал четыре робких глотка. Присущего напитку букета не ощутил, но внутри сразу затеплилось, дрожь спала, и я вздохнул полной грудью.
– Вчера жмурик был цивильный, – продолжил Халил, – директор мелькомбината. Повесился, не дожидаясь суда. Родственники пожелали Шопена без купюр, и чтобы на весь путь. В дорогу дали «Пшеничной».
Тут Халил помрачнел и снова хлебнул из бутылки.
– По всему городу гроб пронесли на руках. Народу собралось – туча. Прощались больше часа. Горе. А человек, в сущности-то, был дрянь.
Я потянулся к бутылке. Действительно, хорошо, что мы встретились. А то как же я тут один на один с самим собой. Глотнул портвейна и спросил:
– Халил, скажи, как быть с женщиной?
Халил задумался. Он никогда не болтал попусту.
– Тут надо понять принцип, – вымолвил наконец.
– Да какой у них принцип?! Бред сплошной! – загорячился я. – Ведь они только и делают все для того, чтобы на них смотрели и желали. Моются по несколько раз на дню. Одно снимают, другим едва прикрывают. Все у них вьется и ниспадает. Везде трепещет и покачивается. Ну а местами просто – голо! И вот когда цель достигнута, когда ты уже не можешь просто на все это смотреть, когда тебе надо хоть что-нибудь потрогать, они ведут себя паскудно! Где же тут принцип?! Нонсенс!
– Стоп! – поднял руку Халил. – Мы отклоняемся от точки зрения.
– Как это? Почему? От чьей точки!? – возмутился я.
– Существуют две точки зрения – объективная и субъективная. Ты безнадежно субъективен.
– Хорошо! – обиделся я. – Какова же объективность?
– А объективность такова. Ты живешь в цивилизованном мире. Смотреть по сторонам – это твое право. Но если ты хочешь поиметь, или хотя бы потрогать – плати.
– И это твой принцип? – пренебрежительным тоном спросил я.
– Почему мой? Он всеобщий и всепроникающий.
– А я плюю! – кричу с отчаяния.
– Твое право. Только принципу это не помеха, – грустно ответил Халил и залпом допил портвейн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74