– Ебут вас черножопые и будут ебать! – заорал я на всех. – Наши пацаны там жизни кладут, а вы даже ради приличия не можете посидеть у телевизора и послушать, что с вашей страной делается!
– Он афганец, – шепнул тот, что подсунул мне подножку и повертел пальцем у виска.
– Что ты вертишь, козлина! – завопил я, – Вон в пизде у своей мандавошки верти!
Вот теперь-то я наконец был готов на все, я подпрыгнул и влепил вертуну звонкую пощечину.
– Спокойно! – расставил всех на свои места омоновец. – Все посторонние свободны. Свободны, я сказал.
Молодняк быстро свалил.
– Щенки вонючие, – верещал я вслед уходившим, болтаясь как грязный затасканный плащ, на вытянутой руке железного омоновца, – медаль хотел получить, да?! Мы еще встретимся!
– У тебя что, кто-то в Чечне? – спросил меня омоновец, предварительно встряхнув так, что я прикусил язык.
– Все кто на стороне федеральной группировки войск, все они мои и твои, между прочим, и этих жлобов тоже! Слушай, давай их отпиздим! Я же вижу, тебе хочется размяться. Посмотри на их рожи, не удивительно, что татары нас триста лет говно жрать заставляли, а теперь эти с аппетитом подъедают дерьмо за америкосами, пока черножопые ебут наших баб!
Я побеждал, я видел, как эти двое стушевались и мялись у края тротуара возле свежего милицейского «вольво», им хотелось уйти.
– Ну, что? – обратился к ним омоновец, справившись с улыбкой. – Если хотите, садитесь в машину, отвезу вас в отделение, напишите заявление.
– Нет, мы не хотим, – сказал тот, который получил дубиной.
– Зачем нам время терять из-за какого-то психованного кретина, – сказал второй, и оба поспешили прочь.
А у меня уже вызрела новая речь:
– Давай один на один по очереди, гнусные гниды, пожиратели падали! Подержи одного, солдат, пока я урою этого жука навозного! А потом ты бросишь мне на растерзание и эту плешивую крысу.
Меня затолкали в машине.
– Ты где живешь? – спросил омоновец и предложил сигарету.
– Слушай, я знаю тут одно местечко, давай заедем и выпьем, – сделал я встречное предложение, сладко затягиваясь.
– Какое тебе местечко, вон весь в крови, – сказал парень толи устало, толи думал о чем-то, я еще не понял, я еще упивался своей победой.
Я рассматривал себя в зеркало заднего вида и не мог налюбоваться. Грязный, изодранный, окровавленный, но непобедимый вояка. Он-то никому не даст спуску, с ним шутки плохи.
– Тогда ко мне зайдем, у меня есть, – не отставал я. – Вот здесь направо, через дворы и на Введенскую, дом 17.
– Если такой горячий, что не поедешь? – спросил он.
– Поеду, мне здесь делать нехуй. Мне здесь находиться противно, – заверил я сходу.
Он молчал. Вырулил на мою улицу и покатил к дому.
– У меня у самого трое дружков там осталось, – вдруг сказал он. – Скоро и мой черед.
Теперь молчал я. Я как будто подавился этими его словами. Ну, хули мне сейчас объяснять, что я тогда почувствовал. Все я понял и про себя и про этого парня. Он подрулил к дому и остановил машину.
– Спасибо, – сказал я.
– Бывай, – ответил он.
Я вылез.
Руки дрожали, и я с трудом попал ключом в замочную скважину. Зашел в прихожую, включил свет и оказался перед зеркалом, но теперь мне уже не хотелось видеть этого мокрого, грязного с разодранным носом… Я выключил свет, скинул одежду и рухнул на диван. «Это похмелья», – подумал я. Блядь, точно помню, это была моя последняя мысль.
Кофе со сгущеным молоком
Кондитерская напротив Московского вокзала. Суетно. Публика все больше приезжая. Спешат, ругаются.
Купил «ром-бабу» и стакан кофе со сгущеным молоком. Звучит аппетитно, но вид жидкости в мутноватом стакане вызывает брезгливое подозрение. Сделал пробный глоток. Вкус добил дряхлую надежду.
Сплюнув в стакан, я закрыл глаза.
Мерзость.
Конечно, смешно, что эта кофейная профанация так ошеломила меня и оскорбила, ведь я всю жизнь потребляю такое пойло. Просто так уж подгадалось, что глоток этот оказался последним. Последним в череде неудач, огорчений, разочарований, чашу которых услужливо подсовывает нам коварная тетушка Жизнь.
Кто– то прошел мимо и подтолкнул в спину. Я сжал кулаки и открыл глаза.
Рядом топтался парень в женской болоньевой куртке розового цвета. Грязно-рыжая растительность на его корявой голове разновеликими клочьями торчала вразнобой. На ногах выделялись огромные кирзовые сапоги. Тонкие пальцы с обкусанными ногтями перебирали стакан, наполненный кипятком. Парень набычась смотрел на струившийся пар и улыбался. Я смутился.
– Эй, парнишка, – окликнул юродивого, перекусывавший за соседней стойкой, мужчина. – Иди я тебе заварочки плесну, – и он призывно приподнял свой вместительный цветастый термос.
Парень обнажил свои страшные зубы в идиотской улыбке, повел головой, как зашоренная лошадь, но с места не сдвинулся. Он не понял, кто к нему обращается.
Тогда мужчина подошел сам, слил половину кипятка в грязную тарелку, добавил крепкого чая из термоса и снова вручил стакан парню. Тот часто заморгал и низко поклонился. Мужчина вернулся к своему бутерброду.
Юродивый отхлебнул из стакана и засмеялся.
– У сладкий-то какой! Мед прямо! – заливисто прозвучал его голос.
– Пей, пей, – подбодрил обласканного довольный благодетель.
Парень приблизился к его стойке и певуче заговорил:
– На пасху приезжал к вам с Пермской области.
Мужчина закивал, отложил бутерброд с колбасой и полез в карман.
– Уж больно у вас тут певчие хорошо поют. Люблю я песнопения, – продолжал юродивый, улыбаясь в потолок.
– На, пирожное себе купи, – протянул ему мужчина деньги.
Тот аккуратно установил свой стакан на стойку, с поклоном взял деньги и поднес к глазам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74