По утрам, в снежную безветренную погоду, воздух на окраинах отдает угольным дымом и раздается металлический стук лопат по асфальту. Павел решил дойти до конечной, теплый автобус сейчас – то, что надо. Над рыжими веточками постриженного кустарника лепились сахарные полоски. Он прошел мимо старомодного особняка с четырьмя колоннами у входа. На крыльце стоял трехколесный велосипед с замершей вертушкой на руле. На тропинке не было никаких следов, кроме нескольких углублений от кошачьих лап. Павел миновал и следующий дом, и еще два – серые, голые коробки. Их обитатели уже вышли на улицу. Разнесли снег на подошвах. Осталась грязь и жалкая трава. Потом застройка внезапно кончилась, словно отпрыгнула в сторону, освобождая место остроконечной громаде костела. Кирпич цвета свернувшейся крови. Как кровоточащая сквозь бинты рана. В глубине улицы Павел увидел стоящий автобус. Вокруг ни души. Где-то залаяла собака. Лай потонул в стуке колес далекого невидимого поезда. Наверное, экспресс или скорый, потому что звук быстро пропал.
В теплом полумраке автобуса Павел впал в короткий горячечный сон. Обрывки снов быстро сменяли друг друга. Пассажиры свободно проходили сквозь являвшиеся ему призраки, не причиняя им никакого вреда: те лопались и тут же срастались снова, ибо материя прошлого, из которой они сотканы, живая. На свете только люди бывают такими же живыми. За считанные минуты перед ним промелькнуло несколько лет жизни, он задержался на последней ночи, оттолкнулся и вернулся в детство, в те времена, когда никому еще не приходило в голову, что бизнес спасет мир. Он замер с закрытыми глазами, втянув голову в плечи и зажав ладони между колен. В этой позе, слегка подавшись вперед, Павел был похож на пацана, который зашатался на самом краю и сейчас прыгнет, а может5 и струсит, предпочтя безопасное падение на спину.
Звякнул звонок, двери зашипели, и автобус тронулся с места. Павел по-прежнему сидел зажмурившись. Это такая игра: отгадать, где сейчас идет «икарус». Быстро открываешь глаза и – пан или пропал: дом Завадского, опрокинутые помойные баки, перекресток с Быстрицкой, березовый лесок, лавочка с алкашами, и так до следующей остановки. Слушаешь мотор и считаешь метры в темноте. Угадал или нет. Слепым легче – из-за постоянного чувства опасности у них, наверное, в конце концов вырабатывается привычка.
Он почувствовал, что автобус поворачивает, и открыл глаза. Белизна его ослепила. Сейчас будет остановка. Занесенная снегом, поросшая кустарником площадка, а за ней начинается металлическая стена склада и тропинка, ведущая к трем расположенным неподалеку баракам, где недели тянутся по длинным темным коридорам, и когда в конце их уже наступал понедельник, в начале едва брезжила суббота. На остановке ни души. Ее старомодный столб был похож на тюбик красной губной помады, воткнутой в обшарпанный листок бумаги. Везде уже давно висели новые голубые таблички, а здесь нет.
«Бейрут, – подумал Павел. – Зачем им остановка? Куда им отсюда деваться? Кобель их е…» И Павел ощутил, как его охватывает тоска, дерьмовая жалость к себе, – ее, бывает, приносят с собой воспоминания, те непрошеные картины, которые выползают неизвестно откуда именно в тот момент, когда сознание должно быть таким же ясным и холодным, как ясна и холодна реальность.
Автобус начал взбираться на мост. Навстречу ехал грузовик, вез бидоны с молоком. Бидоны были цвета дождя, их крышки блестели, как дешевые коронки. Такие ассоциации подсовывало ему подсознание. Балюстрада казалась хлипкой и ненадежной. Ажурный узор из полосного железа являл безнадежно приземленную иллюстрацию бесконечности. Рельсы бежали на север и через триста километров терялись в море как серебряные нити, а линии электропередач терялись в небе, озаряемом по ночам факелами нефтеперегонных заводов. Пассажирский пронесся в направлении города. Вынырнул из грязно-серого утра и тут же снова пропал в нем. Из открытой кабины водителя слышалась музыка, это играло радио – для тех, кто уже проснулся. Мелодии, которые передавали по первой программе, имели привкус сонной скуки, а иначе все эти люди вокруг давно бы сошли с ума или умерли от удара, ведь невозможно пережить целых пять тысяч утр, должен же быть какой-то способ – яд или другое средство, – чтобы заполнить пустоту между небом и землей.
Мост кончился, снова пошли дома. Каждый стоял на своем, огороженный сеткой, ее квадратные ячейки тиражировали в бесконечность квадратную форму зданий, окон и площадей. На остановке вошли три человека. Автобус дернулся, толстая женщина с билетом в руке качнулась и навалилась ему на плечо. Павел почувствовал ее мягкий зад и запах духов.
По правой стороне когда-то лежали поля. Над рекой собирались облака, поднимались вверх и бежали по небу, таща за собой тени по жнивью, где осенью паслись коровы. Улица была узкая, машины ехали медленно. Горизонт был похож на аппликацию из обрывков зеленой бумаги. Как-то он поехал в ту сторону на велосипеде. Охристые тропинки вились среди ракит. Он увидел девочку-подростка в красном купальнике. Сидела себе и сикала. Павел даже заметил темное пятно на песке. Завидев его, девчонка не торопясь выпрямилась и начала медленно натягивать трусы.
Теперь ряд рекламных щитов отделял шоссе от океана серых трав, выросших на месте огородов. На горизонте стояли серые многоэтажки, скорее, свисали с неба, как бурый дырявый занавес: облака и стены одного цвета.
«П… белобрысая», – подумал Павел. Он хорошо помнил, как красная ткань ползла вверх, и почти слышал тихий шелест, с которым она скользила по светлым волосам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78