Из темного поперечного коридора вышла жирная такса. Старая. Ей уже не хотелось лаять. Она лишь подняла голову и принюхалась.
Холл замыкала широкая дубовая лестница с резными перилами. С потолка над площадкой свисала стеклянная люстра. В жестяной миске лежала собачья жратва. Болек двинулся наверх. На полпути дубовые ступеньки закончились и пошли бетонные. Перед ним открылся широкий коридор. На цементной плитке лежал зеленый коврик, весь в дырах от окурков. Здесь стены были белые. На них висело несколько картин, где были изображены голые девицы с коричнево-оранжевой кожей на фоне морских пейзажей. Болек добрался до дверей цвета махагон и постучал.
– Просто ёперный театр! – сказал жирный мужчина, проваливаясь в кожаное кресло. – Кто должен был проследить?
– Вальдек со своими, – сказал Болек.
– Скажи ему, что я его зае… – сказал жирный. – Так ему и передай. Я не потерплю на своей территории никаких туфтарей, никаких фраеров, никаких засранцев.
– Говорит, что не догнали. Видели двоих. Говорит, гнались за ними.
– А ты им скажи, что я их зае… Да не стой ты так. Болек присел на низкий пуф.
Жирный – он был в одной серебристой пижаме – потянулся к ящику стола и достал бутылку белого «Абсолюта». Плеснул в два стакана и кивнул Болеку:
– Бери. Ты хороший парень.
Три стены в комнате были обшиты дубом. Четвертая – из стекла. За ней горел яркий свет.
– Разберись с ними. Старый Макс тебя просит.
– Будет сделано, шеф, – сказал Болек и взял стакан.
– Скажи ему, что я его зае…
– Скажу.
Пан Макс опрокинул стакан водки, пошарил по карманам пижамы и достал сигарету. Болек, вскочив, щелкнул зажигалкой. Пан Макс закурил, встал с кресла, кивком головы подозвал Болека, обнял его за плечи и подвел к стеклянной стене. Там, этажом ниже, блестела голубая гладь бассейна. Две девицы в купальниках стояли по пояс в воде и разговаривали.
– Глянь, Болек. Знаешь, сколько это стоит? Ты, наверное, думаешь, что много. Это стоит до х… Одни эти суки берут столько, сколько ты получаешь за полмесяца. Без премиальных, конечно. – Он ударил кулаком в стекло.
Девицы испуганно посмотрели в их сторону, прервали разговор и бросились резвиться.
– Я не за болтовню им плачу, а чтобы вид был. И вот не успеешь отвернуться, как тебя уже напарили. И так чего ни возьми. Ты мои глаза, Болек.
– Да, шеф.
– Если б ты был моим сыном, я бы тебе сказал: «Когда-нибудь все это будет твое». Но ты мне не сын и должен с этим смириться. Не обижаешься?
– Нет, шеф.
– Твоим это никогда не будет, но придет время, и у тебя будет все то же самое. Ты ведь знаешь, как я начинал.
– Знаю, шеф.
– Ни черта ты не знаешь. Когда ты начинал, у тебя был я. А у меня никого не было. Спроси у тех, кто меня знает.
Пан Макс оперся на плечо Болека. Он смотрел в стекло, но взор его проникал гораздо глубже. В прошлое. Вздохнув, он стряхнул воспоминания и ударил кулаком в стекло. Девушки улыбнулись им и помахали рукой.
– Хочешь какую-нибудь? Может, двух? Я не буду смотреть.
– Спасибо, шеф, но у меня на сегодня еще осталось несколько дел.
– Хороший ты парень. Работа прежде всего. – Он хлопнул Болека по спине и направился к столу.
Шлепанцы ударяли его по голым пяткам.
Пан Макс налил в стаканы, они чокнулись, потом он спросил:
– С собой?
– Да, шеф, – ответил Болек и вынул из кармана пакет в черном целлофане.
Пан Макс подбросил его, поймал, улыбнулся и спрятал в стол:
– Ты был один?
– Ясное дело, шеф. Я же понимаю.
– Хороший ты парень.
Пакер скучал и трусил. То и дело щелкал зажигалкой. Будка была чуть больше сортира. Единственное окно было выбито. Уже стемнело. Пакер щелкал зажигалкой. Хотел почитать, что написано на стенах, но газа было еле-еле. Он боялся остаться в полной темноте, боялся, что ему нечем будет зажечь сигарету, поэтому маленький язычок пламени загорался на мгновение и сразу гас.
«Камня всегда надольше хватает, чем газа», – размышлял Пакер. Он гадал, что было раньше в этой халабуде, но ничего путного не приходило в голову. Четыре стены, дыра от выдранного окна и входная дверь. За время коротких вспышек он успел прочесть имена и даты: «Мариуш дембель 92 трахал Дороту», «Патриция берет в рот».
«У меня бы здесь не встал, – подумал Пакер. – На холоде вообще плохо встает».
Он сделал несколько шагов вдоль стены – узнать, что там написано. Очередная вспышка осветила перевернутый крест. Он был нарисован углем. Пакер собрался прочитать слова внизу, но вспомнил, что газ на исходе. Вверху по насыпи проехал поезд. На восток. В желтых окнах стояли черные люди, смотрели в ночь, в сторону Пакера, но никто из них и понятия не имел, что он здесь, что он вообще существует. Ему пришла в голову мысль, что так было всегда: и даже среди бела дня в центре города его видят, но не замечают. Если бы он вдруг пропал, никто не стал бы его искать.
Красные огни поезда исчезли. Пакер вынул сигареты, оторвал фильтр и закурил. Со всех сторон его окружала ночь. Огонек осветил грязь, стекло, надписи и потрескавшуюся стену. Он сделал глубокую затяжку и сказал в темноту:
– Хорош думать, Пакер, хорош думать, не твое это дело. – Страх немного отпустил. – Напиться бы, – подумал он вслух. – И куда его понесло? Такой осторожный стал, куда там. Раньше у него рот вообще не закрывался, когда хвалиться-то было нечем. А теперь таинственный Дон Педро. Колеса, «Мальборо», кожан за пятнадцать кусков, штурмана тоже на пятнадцать потянут, не меньше. Чешки тоже ничего себе. О Господи! А ведь еще пять лет назад он приносил мне радиоприемник «Зодиак» и спрашивал, не смогу ли я толкнуть его своему пассеру. Драться любил, но в делах всегда осторожничал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78