На нем нет домов, одни трибуны для зрителей. Когда я впервые очутился в Нездешнем городе, я принял это шоссе за вытоптанное футбольное поле, уродливо вытянутое в длину. Но это всего лишь впечатление наивного новичка. На самом деле шоссе Утраченной Радости полностью соответствует своему названию. По нему уходят из города высланные в судебном порядке. Быть высланным из Нездешнего города - это одновременно и наказание, и честь. Это честь, потому что ее удостаиваются только добропорядочные канониры, так или иначе скомпрометировавшие себя. Для уголовного элемента существуют другие наказания. И в то же время быть высланным - это наказание, потому что идущий по шоссе Утраченной Радости на неопределенный срок отлучается от Великого Канона, становится сирым и беззащитным в чужом, неведомом мире. Поэтому нездешнегородцы считают дурной приметой наступить хотя бы одной ногой на поверхность этого шоссе. И когда по нему проходит очередной осужденный, весь город выстраивается на трибунах по обе стороны дороги, молчаливо скорбит о судьбе отступника, безмолвно клянется никогда не повторять его ошибок и глубоко в душе восхищается величием Канона.
Вот этим путем в один из пасмурных, бессветных нездешнегородских дней прошел Циркулус. Он шел медленно, тяжело переставляя ноги, точно с каждым шагом преодолевал невыносимую боль. Ему было трудно продираться сквозь острия тысяч взглядов, впивавшихся в него с обеих сторон. Пусть не все из них сочились злобой, но Циркулус вообще не любил чужих взглядов. Сейчас с ним была его семья, никто из канониров не видел ее, но Циркулусу казалось, что видят все, что его любимую женщину, что детей, рожденных от него этой женщиной, отрывают от его тела, пригвождают злыми взглядами к полотну шоссе и оставляют в этом городе заложниками. Циркулус шел, стараясь броней своей души оградить семью от острых стрел, летящих отовсюду. Ему было больно.
Откуда-то сбоку на шоссе выскочил Квипроквокус. Маленькой, никчемной точкой, нарушив неписаные традиции Нездешнего города, он метнулся вдогонку за Циркулусом. Он бежал под гробовое молчание зрителей, которым Канон запрещал улюлюкать. Он догнал осужденного и, переводя дыхание, пошел рядом с ним; маленький, живой рядом с тучным, отрешенным Циркулусом. Так они прошли метров двадцать или пятьдесят, затем Квипроквокус забежал чуть вперед и заглянул Циркулусу в глаза. Он по-прежнему вымаливал прощение, хотя Циркулус не сердился на него.
- Цирк, я здесь, ты видишь меня?
Циркулус кивнул. Ему казалось, что Квипроквокус оттянул на себя часть стрел, летевших в его, Циркулуса, семью, и он был благодарен своему соседу.
Городская черта приближалась неумолимо. (На последних метрах шоссе, у самых ворот, места обычно занимали члены городского магистрата. Они получали какое-то труднообъяснимое, почти садистское наслаждение, наблюдая, как осужденный перешагивает последнюю черту. И чем труднее давался ему этот шаг, тем выше было наслаждение. Некоторые из осужденных не выдерживали и бросались на колени перед трибуной, умоляя о помиловании. Тогда вставал верховный член магистрата, мягко улыбаясь, разводил руками и говорил:
- Ничего не поделаешь, милый, правосудие.
И поднимал палец вверх, после чего доблестные канониры выталкивали осужденного за ворота...)
Циркулус подошел к черте и остановился.
- Иди домой, Квип!
- Я с тобой, Цирк! Ведь это моя идея, с огурцами...
Циркулус в последний раз оглядел трибуны с каким-то смешанным чувством облегчения и обиды, затем перевел взгляд на Квипроквокуса, на черту и сделал четкий, почти строевой шаг вперед. Оказавшись по ту сторону, повернулся вокруг своей оси и протянул руку Квипроквокусу:
- Ну!
Бессмысленно шевеля губами, Квипроквокус смотрел на протянутую к нему руку и на Циркулуса, в одно мгновение ставшего бесконечно чужим. За спиной Циркулуса тянулась пустынная, пыльная дорога, терявшаяся в складках неровной местности. Квипроквокус опустил голову и боком, словно боясь повернуться к Циркулусу спиной, пошел в сторону трибуны, затем развернулся и, неуклюже спотыкаясь, побежал обратно, к центру города.
Народ начал расходиться, и только самые любопытные из окон окраинных домов смотрели вслед Циркулусу, пока тот не скрылся вдали.
5
Путь Циркулусу предстоял не так чтобы очень далекий. Обычно осужденные на изгнание останавливались километрах в десяти от Нездешнего города. Здесь образовался своего рода бивак, городок из сотен шалашей и времянок. Многие из осужденных жили здесь уже не первый десяток лет и за это время могли бы обзавестись приличным домом и хозяйством, но не считали нужным, поскольку жили только одним: ждали разрешения вернуться в Нездешний город. О Нездешнем городе складывались песни сочинялись сказания. Вообще изгнанники были людьми весьма поэтического склада.
Когда я впервые побывал в Поселке Изгнанников, я обратил внимание на одно характерное отличие этого населенного пункта от Нездешнего города, а именно: на различную структуру мира снов. Векторы пространства сновидений, зарождаясь в Поселке Изгнанников, стлались по земле, не превышая уровня колена, и уходили в сторону Нездешнего города. И уже там, над альма-матер, разворачивались огромным куполом, покрывая собой весь город.
Глядя на бродящих по колено в сновидениях изгнанников, Циркулус испытывал раздражающий дискомфорт, поскольку силовые линии местных снов прижимали к земле его семью. Дормия стала непривычно маленькой, и он то и дело смотрел вниз, боясь наступить на нее. Повсюду ему попадались мелкие хибарки, недостроенные шалаши, бесцельно бродящие, оборванные изгнанники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16