Все больше ширился пламенный ореол вокруг Наблюдателя, все меньше становилось его тело на экране, и когда его почти не осталось, раздался странный треск и какой-то голос на чужом для Лии языке энергично произнес короткое, но почему-то понятное ей слово: "Подъем!"
2
Привычно взметнувшись на кровати, Олег Петрович ошалело уставился на автоматически включившийся магнитофон.
"Приснится же такая галиматья"! - подумал он, не вдруг приходя в себя, но повторная команда "подъем", поданная его же собственным голосом, заставила встать на ноги.
Дальше все пошло обычным путем: зарядка, умывание, завтрак - в общем, все, как и всегда, по давно заведенному и хорошо отработанному порядку.
Олег Петрович любил выходить на работу пораньше и пройти быстрым шагом по еще безлюдным тротуарам города, вдыхая воздух, очистившийся за ночь от бензиновой гари. Четыре шага вдох, шесть - выдох, такая прогулка отлично дополняла утреннюю зарядку, которую он, не пропуская дня, выполнял добрых три десятка лет. Ничего, что из-за этого приходилось вставать утром на полтора часа раньше, восприятие жизни становилось острее, да и сил прибавлялось.
Еще смолоду он приучил себя к зарядке. Был строен, легок на ногу, здоров и энергичен, дышал свободно, шагал широко, отмахивая руками, как солдат.
За хлопотами, сопровождавшими пробуждение, он чуть не забыл свой сон, подивившись, что был в нем женщиной, а сейчас прогулка настроила на размышления, и в памяти вновь всплыли события, пережитые во сне.
"Господи! - подумалось ему, - мало ли пришлось прочитать разной фантастики, немудрено, что из всего понемногу сложилось что-то связное. Досадно, что забыл, что это самое "безвременье" может означать? Пришельцы шли к Гелиосу, значит, перелет был от другой звезды, долгий; значит, без каких-либо манипуляций со временем им, действительно, было не обойтись, живи они даже по полтысячи лет".
"Стоп! - спохватился Олег Петрович и на миг остановился, пораженный какой-то мыслью. - Почему они называли Солнце греческим словом Гелиос? Они не могли знать греческий! - Олег Петрович пошел медленней. - Но они и русского языка не могли знать, а я их понимал - вот нелепость-то! Казалось, над чем тут голову ломать - сон же! - но что-то беспокоило. Ах, вот в чем дело: что-то похожее уже встречалось у Герберта Уэллса. "Война Миров"? Нет, это было связано с чем-то божественным... Ну конечно, "Люди как боги". Это там люди будущего разговаривают на своем языке, немец считает, что это язык немецкий, а англичанин утверждает, что слышит чистый английский язык".
И, облегченно вздохнув, Олег Петрович вновь зашагал твердо и размашисто.
Чем ближе к заводу, тем чаще попадались прохожие, хотя это был еще не заводской народ - до смены далеко. Откуда-то с соседних улиц докатился по-зимнему мягкий стук трамвая. Очки у Олега Петровича иногда мутнели от дыхания, и тогда уличные светильники на миг обретали причудливые формы. Непроспавшаяся вахтерша в проходной неодобрительно глянула на его пропуск - куда, мол, приперся в такую рань! - и, пожевав губами, отвернулась, сняла крюк с неотворявшейся еще сегодня двери.
Сразу за проходной на большом рекламном щите, украшенном резным изображением первого космического корабля, запущенного прошлым летом, виднелись приказы по заводу и разные сообщения. Сегодня в глаза бросалось старательно написанное на ватмане приветствие частного порядка: "Поздравляем слесаря ремонтно-механического цеха товарища Гаврилова Николая Кузьмича с шестидесятилетием со дня рождения и желаем ему спокойного, интересного отдыха и долгих дней здоровья, бодрости и счастья!"
В другие дни на щите прикалывались афиши театра или цирка, объявления о лекциях, собраниях, а то и выпуски "Не проходите мимо". Тут же, в свое время, появится портрет слесаря Гаврилова в черной рамочке - это уж точно, за всем этим на заводе внимательно следят. И это по-человечески трогает: для многих завод стал вторым их домом, а то и главным.
Без рабочих у завода непривычный, чуть ли не дикий вид. Меж цехами безнадзорно кружит поземка, и космы ее смешиваются со струями пара из отопительных устройств. С крыш после недавней оттепели свесились сосульки. Местами они образовали фестоны, кое-где накопились угрожающими сталактитами пудового веса, а меж окон хищно изогнулись к стенам тигриными когтями, - того и гляди, вцепятся в карниз и начнут рвать цех в клочья.
Всего таинственней и значительней выглядит цех ночью. Когда идет работа, он - знакомый до мелочей - не задерживает внимания, в нем все подчинено рабочим, технологии, законам и порядкам производства, - он второстепенен, он - только фон. А ночью, без рабочей смены, цех существует сам по себе, и кажется, что он думает свою неведомую думу.
В нем темновато. Редкие лампы дежурного освещения бессильны достать дальше основных проходов, везде лежат резкие тени, сгущающиеся к стенам в непроницаемую тьму. Из нее тут и там выставляется плечо или челюсть станка, мерцает вспотевшим и невысохшим за ночь металлом какой-то рычаг или обрез цилиндра, чуть проступит кое-где переплет окна. Станки будто спят, от них все еще пахнет эмульсией, маслом и металлом. Они и не остыли даже как следует. Спят станки, как лошади, стоя, и кажется, даже во сне помнят своих хозяев.
Днем в цехе все покрывает гул станков, сейчас шаги звучат глухо, но весомо, и из-за этого с крана или с фермы внезапно сорвалась галка, куда-то пролетела, неведомо как различая путь во мгле. Нет, не мертв цех и по ночам.
Впереди, на столе горизонтально-фрезерного станка зажглись два зеленых огонька. "Когда успели и зачем поставили эти индикаторы, их же не было!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67