«Мальчик с волосами цвета музейной пыли, с негнущейся в колене ногой, столь значительную часть своей жизни провел он в сумраке аберистуитской Публичной библиотеки, что сделался прозрачным, как диковинные глубоководные создания, которых можно увидеть в „Нэшнл огрэфик“»… Трудно вообразить, чтобы так писал Иоло Дэвис. Цитировались и слова учителя Лавспуна, который аттестовал Мозгли как «самого выдающегося ученого, которого дала учеба в нашей школе»; фраза звучала так, будто Мозгли был наследником славных традиций, а не выродком, которого почему-то не удалось постричь под обшую гребенку. От расстройства Лавспун ушел в отпуск на неделю и затерял сочинение.
В ту самую неделю, когда труп Мозгли обнаружили в сыре, пропал из виду Эванс-Башмак. Точную дату установить затруднительно, ибо персонаж он был скрытный, и не сразу люди поняли, что его нет. Вдобавок потребовалось время, чтобы поверить такой радости. Вскоре паренек из его шайки, Ллуэллин Морган, получил по почте от доброжелателя «цветочек-плевочек». Он испробовал подарок у себя на балконе муниципальной квартиры и впал от яда кобры в такое неистовство, что вывалился за перила; он так остервенело ковырял в глазах, что позже у него под ногтями обнаружили глазную жидкость. Пролетел девятнадцать этажей, однако патологоанатом утверждал, что смерть наступила между восьмым и девятым. Бронзини и сын машиниста, оба из той же шайки, стали последними жертвами. Тот же, кто убил Бронзини, вероятно, и засунул ему в зад мою визитку: стало быть, что я берусь за это расследование, прознал еще до того, как я взялся. Ни в одной статье не говорилось о похищенной чайной попонке.
Я сложил газетные статьи лицевой стороной вверх на подоконник молочного бара «Тропикана» и сделал еще глоток земляничного коктейля. Оставалось на донышке. И соломинка чвакнула – весь ресторан огласился нелепым хлюпаньем. Будь жив Мозгли, он, может быть, обратил бы свой гений к этой проблеме.
«Тропикана» как нельзя больше подходила для того, чтобы сидеть себе да поглядывать, как течет жизнь. Подобно многим кафе в городке, она так и не сумела прорваться в последнюю четверть XX столетия, признать существование «капуччино» и «эспрессо», но коктейли, пылающие ярчайшими красками, там подавали отменные, к тому же в ассортименте имелись бургеры и хот-доги; да и музыкальный автомат не слишком голосил. В центре стояло несколько пластиковых столов, окруженных стульями, прикрученными к полу, а вдоль окон, на уровне груди шел широкий карниз и ряд высоких табуретов, обтянутых красным винилом. Там я и сидел. Мимо окна прошли Пандора и Бьянка, заметили меня и помахали, но задерживаться не стали. Я глядел, как они семенят по Набережной. Бьянка – преувеличенно вызывающей походкой: казалось, у нее в бедрах пружины, – и Панди, девочка-горничная с ножом в чулке.
Пока я любовался, как они, покачивая кормой, плывут по улице, в моем поле зрения замаячила ладошка, будто проверяя, ослеп я или нет.
– Извини, – сказала Амба. – Я уждумала, ты окаменел.
– Я задумался.
– И я даже знаю, о чем.
Она взобралась на табурет, и я предложил ей коктейль.
– Спасибо, некогда – у меня сдвоенный урок по математике после второй перемены.
– В кои-то веки собралась сходить?
– Хочешь не хочешь, а придется. Там перекличку проводят.
– А с чем ко мне пожаловала?
– Вообще-то, я от коктейля не откажусь. Земляничный.
Я застонал, но пошел и принес как миленький. Между глотками Амба делилась плодами своего расследования.
– Ясное дело, остальных пацанов укокошили, потому что они списали домашнюю работу Мозгли, – начала девчонка, напоминая мне то, что я уже знал.
– Я это знаю.
– Я знаю, что ты знаешь, просто излагаю по порядку. Вопрос, – продолжала она, – о чем он писал? По школьному двору ходят слухи, что где-то всплыла еще одна копия.
– Какая копия?
– Сочинения. Ее-то, наверное, Друиды и искали, когда перерыли все у тебя в конторе.
– Он снял копию?
– Как всегда. Таков его модус операнды.
Я покосился на нее, однако она только вздернула нос, будто употребляла это выражение каждый день.
– О'кей, он сделал копию. Но про что сочинение-то?
Амба долго, нагнетая напряжение, втягивала коктейль, а потом проронила, словно бы мимоходом:
– Кантрев-и-Гуаэлод.
Я не произнес ни слова.
– Кантрев-и-Гуаэлод, – повторила она.
– Кантрев-и-Гуаэлод?
Сказочное средневековое королевство. Говорят, Лавспун предупреждал Мозгли, велел писать на другую тему, но тот и ухом не повел.
Меня ошарашило так, что некоторое время я не мог сказать ничего. Амба беспечно глядела в окошко, словно бы то, что учитель валлийского убил ученика из-за мифического королевства, – факт вполне закономерный.
– То самое легендарное королевство, что располагалось между нами и Ирландией? Которое сгинуло под водой десять тысяч лет назад?
– Да. Говорят, в лунные ночи слышно, как над морем звонят призрачные колокола.
– Знаю.
– Ты в это веришь?
– Нет.
– И я – нет.
– Просто народные предания.
– За что купила – за то и продаю.
– Но я не понимаю, что в этом плохого.
– И я не понимаю. Я как-то на «изо» нарисовала Кантрев-и-Гуаэлод. Жуть.
Она соскользнула с табурета, будто бы собравшись уходить, и выложила на стойку бумажку:
– Вот что еще я принесла. Это адрес мамочки Дая Мозгли.
Положив бумажку в карман, я по Террас-роуд двинулся к вокзалу. Как и большинство ребятишек, что ходили в школу в Аберистуите, я знал миф о Кантрев-и-Гуаэлод. Народные сказания гласили, что королевство, расположенное в Западных низинах, защищали от нашествия моря дамбы и однажды ночью на пиру кто-то позабыл закрыть шлюз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63