Дальше, за лесополосой, до самого горизонта,
тянулись лысые безжизненные холмы, перемежаемые грудами мусора,
залежами отходов химических производств и отстойниками, парящими
зловонным туманом и ядовитыми миазмами. И ни единой деревушки, ни
одного населённого пункта в радиусе ста километров.
Вот в этот-то лесок и наведывался порой, не чаще двух-трёх раз в
год, старенький школьный автобус, битком набитый бледной детворой.
Здесь не слышно было насекомых, не пели птицы (их здесь просто не
было), и даже лягушки не квакали тёплыми июньскими вечерами. Здесь
не цвели цветы. Листья - там, где они ещё остались - и редкая
трава были серо-стального цвета, толстый слой липкой пыли покрывал
землю и мёртвые стволы деревьев - а таких здесь, в этом "саду
Эдемском", было большинство. Мутные маслянистые лужи, подёрнутые
жирной нефтяной плёнкой, не пересыхали даже в самые жаркие летние
дни и никогда не замерзали зимой.
В самом городе деревьев не было вовсе - если не считать полудюжины
традиционных голубых елей у здания бывшего райкома.
Но самое страшное было в другом: над этим городом никогда не светило
солнце.
Небо над городом и районами, прилегающими к нему, затянуто было
белесой пеленой, не рассеивающейся никогда. Ни один солнечный луч не
мог пробиться сквозь неё, и лишь зимой, в сухие морозные дни, над
городом порой всплывало грязно-багровое расплывчатое пятно, освещая
землю мутным сумеречным светом. Ничего общего с солнцем оно не
имело.
Да и неба как такового, ясного, чистого, голубого неба, о котором
пишут в красивых книгах, неба, подёрнутого барашками лёгких
облачков, здесь не помнил уже никто. А дети, родившиеся и выросшие в
"пятьдесят восьмом", чья жизнь была замкнута в бетонном кольце
городских стен, и вовсе не знали о нём. Как не знали они о солнце.
Здесь никогда не дул ветер. Вечно моросил лёгкий холодный дождь,
наполняя воздух сырой колючей пылью. Люди, и в особенности дети,
страдали от хронических бронхитов, астмы, пневмонии, туберкулёза,
страшной аллергии, многие умирали от странных, неведомых болезней,
ставивших в тупик местных врачей и заезжих светил медицины.
Игорь не был исключением: целый сонм недугов гнездился в этом
тщедушном теле, подтачивая организм, сокращая и без того
безрадостные и скучные дни мальчика.
Когда ему было пять лет, он, листая детскую книжку с яркими
картинками, впервые наткнулся на изображение солнца.
- Что это, пап? - спросил он, удивлённо тыча пальчиком в круглый
оранжевый шар в углу страницы. От шара во все стороны исходили
прямые оранжевые стрелы-лучи.
Отец, как всегда занятый своими делами, пробормотал что-то
невразумительное и ушёл от ответа. Мама, слышавшая вопрос маленького
сына, в тот вечер тихо плакала, запершись на кухне.
На следующий день из дома исчезли все книжки с рисунками солнца.
Отец не желал создавать себе лишние проблемы.
Среди взрослых существовало молчаливое соглашение: никогда, ни при
каких обстоятельствах не упоминать в разговорах с детьми о солнце,
дабы не подвергать их неустойчивую и ещё не сложившуюся психику
ненужным потрясениям и стрессам. Солнце было вычеркнуто из их жизни,
как были вычеркнуты голубое небо, зелёная трава, пение птиц, летняя
гроза, шумный прибой океана, и ещё многое, многое другое. Даже в
школе учителя старались избегать запретных тем, а география,
природоведение и астрономия сводились к перечислению полезных
ископаемых, добываемых в той или иной точке планеты, тщательному
вызубриванию законов Кеплера и умению переводить парсеки в световые
годы и обратно. О Копернике и Джордано Бруно не упоминалось вовсе:
слишком тесно их судьбы связаны были с солнцем.
Нельзя сказать, что родители не любили Игоря, нет, это было не так,
просто оба, и отец, и мать занимали ответственные должности в
исследовательском центре и целиком, без остатка, отдавали себя
работе, суткам пропадая в лаборатории, забывая порой и о сне, и о
еде, и о собственном сыне. По мере своих сил и возможностей они
заботились о нём, в мечтах своих лелея надежду на то, что
когда-нибудь, лет этак через пятнадцать, их единственный сын
вырастет и станет известным учёным, которому суждено будет
продолжить дело своих родителей. И, вне всяких сомнений, он
останется работать в "пятьдесят восьмом". Работать на благо
государства и во имя процветания оборонной промышленности. По
крайней мере, в этом открытых разногласий у них не было. Впрочем...
Впрочем, в самой глубине души мама Игоря мечтала об иной судьбе для
подрастающего сына. Пусть будет кем угодно - учёным, как того хотел
отец, артистом, сапожником, барменом в валютной забегаловке (а
почему бы и нет?) - лишь бы не в этом проклятом городе. Сердце
матери чувствовало: этот город убьёт его. Убьёт наверняка, ещё
прежде, чем мальчик встанет на ноги. Как два года назад убил
соседскую девочку Машу - ей было тогда десять лет, - с которой
Игорь дружил едва ли не с пелёнок.
Но эти крамольные, потаённые мысли она не смела высказывать никому
- ни сыну, ни немногим друзьям, ни даже супругу. В первую очередь
супругу. Слишком фанатично относился к своей работе отец Игоря. Он
бы просто не понял её и посоветовал бы обратиться к психиатру.
В городе был всего один кинотеатр (впрочем, большего и не
требовалось), в котором месяцами крутили одни и те же фильмы. Раз в
месяц в городском клубе устраивались дискотеки, но и те часто
срывались из-за вето, накладываемого городскими властями: нечего,
мол, нашей молодёжи трясти задами под ихний заграничный пилёж и
скулёж.
1 2 3 4