Таимаха поступила так, как многие другие таитянки; когда Руери уехал, она завела нового любовника из чужеземцев. Так как связи между Папеэте и Матавери редки, ей удалось обмануть родственников и в течение долгого времени скрывать, что человека, которому они ее доверили, давно нет с нею. А потом Таимаха вернулась на Моореа оплакивать его. Впрочем, допускаю, она действительно о нем горевала – может быть, любила его одного.
Малыш Таамари лежал, положив голову мне на колени. Старуха Хапото грубо схватила мальчика за руку и оттащила. Она закрыла лицо морщинистыми ладонями с синей татуировкой, и я услышал ее рыдания.
XX
Долго я сидел с метрикой у огня и пытался привести в порядок спутанные мысли.
Боже! Как ребенок, доверился я словам этой женщины! Как я проклинал хитрую таитянку! Из-за нее я оказался на этом унылом острове, надолго непогодой отрезанный от Таити, где ждала меня безутешная Рараху. И время безвозвратно утекало!..
На улице все еще сидели девушки в душистых венках из гардении. Молчаливые, сгрудившись в кружок, они словно так хотели спастись в пустыне одиночества…
К деревеньке подступали ночные джунгли… Ветер дул все сильнее, было темно и холодно…
XXI
Подали ужин, я к нему не притронулся. Техаро уступил мне свою постель, и я вытянулся на белых циновках в надежде сном прогнать гнетущие мысли.
Сам же Техаро взялся следить за океаном: ветер может стихнуть к утру; нельзя упускать этот момент для благополучного отплытия.
Остальные поели и молча улеглись спать, завернувшись в темные парео, делающие спящих похожими на мумии. Головы они по египетскому образцу во время сна кладут на бамбуковые подставки.
Масляный светильник, колеблемый ветром, замигал и погас. Все погрузилось во тьму.
XXII
Наступила ужасная ночь, полная кошмаров и фантасмагорических видений.
Занавески из шелковичной коры шевелились над головою и шуршали, как крылья летучих мышей. Океанский ветер продувал насквозь. Завернувшись в парео, я дрожал от озноба; было невыносимо тоскливо, как брошенному ребенку одному в темном лесу…
Как найти в европейских языках слова, чтобы передать хотя бы приблизительно суть полинезийской ночи: безнадежно печальные голоса природы, необитаемые дебри посреди необъятного океана, полные странными шорохами и свистами, – это тупапаху из полинезийских сказаний с жалобным воем носятся в ночи; у них синие губы, острые клыки и длинные спутанные космы…
Около полуночи я с облегчением услышал человеческую речь. Пришел Техаро проверить, не спал ли у меня жар. Я попросил его посидеть около, потому что боялся бредовых страшных видений. Здешних жителей такие вещи не удивляют, они к ним привыкли.
Техаро уселся рядышком на краешек постели, не отпуская руки; от его присутствия воображение мое улеглось.
И хотя жар держался, но озноб прекратился, и я наконец задремал.
XXIII
В три часа ночи Техаро разбудил меня. Спросонок мне показалось, что я нахожусь в Брайтбери, в детской, под благодатной кровлей отчего дома, слышу знакомое журчание ручья под тополями и скрип замшелых сучьев старинных лип под окном.
Но то шуршали большие листья кокосовых пальм, и океан с монотонным шумом бился о коралловый риф.
Можно было отправляться. Ветер унялся. Пирогу готовили к отплытию. На свежем воздухе мне стало полегче, но жар еще держался и голова кружилась.
На пляже в темноте суетились несколько туземцев. Они таскали мачты, паруса и весла, оснащали маленькое суденышко.
Я в изнеможении улегся на дно пироги, и мы отчалили.
XXIV
Луны не было, но в мерцании звезд явственно различались деревья, нависающие над головой; светлые в ночной темноте стволы высоких пальм склонялись над нами.
У кораллового рифа ветер чересчур разогнал пирогу; туземные моряки шепотом жаловались, как им страшно выходить в открытое плаванье в непогоду и темень.
Пирога несколько раз ткнулась носом о коралловый риф, смертельно опасные белые ветки глухо проскребли по днищу, но обломились и пропустили пирогу.
В открытом океане ветер неожиданно стих. Было все так же темно; нас качало в огромной водяной люльке; лодку держал на одном месте штиль. Пришлось взяться за весла.
Жар мой тем временем ослаб. Я смог подняться и встать к рулю. Тут я и заметил, что на дне пироги скрючилась старуха. Это оказалась Хапото; она поехала вместе с нами, чтобы поговорить с дочерью.
Когда улеглась и зыбь, до восхода оставалось недолго.
Наконец появились первые лучи утренней зари; высокие вершины Моореа, уже удаляющегося, слегка порозовели.
Старуха казалась в глубоком обмороке – не шевелилась, почти не дышала. Сон буквально свалил расстроенную и усталую женщину. Но туземцы берегли сон старого человека, зря не шумели, разговаривали шепотом.
Мы потихоньку умылись, макая ладони за борт, а после в ожидании солнца свернули по панданусовой сигаре.
Рассвет разгорался тихий и великолепный. От ночных страхов не осталось ни следа. Я очнулся от мрачных грез и почувствовал себя превосходно.
Вскоре в лучах солнца показался Таити. Вот и Папеэте, и королевский дворец, и сад, а вон дом моего брата… И Моореа, уже не сумрачный, а залитый ослепительным утренним светом…
И тогда я понял, что навсегда полюбил эту волшебную землю, пусть даже больше не связывали нас кровные узы, и пустота томила раненое сердце мое…
Я стремился в любимый домик, где ждала меня преданная Рараху…
XXV
Наступил день, когда маленькая принцесса решила отпустить на волю певчих птиц, привезенных мною.
В церемонии принимали участие пять человек. Возле дворца все сели в экипаж, доехали до места, откуда берут начало тропки Фатауа, и вошли в лесную чащу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40