Жан-Франсуа из Нанта,
Жан-Франсуа,
Жан-Франсуа!
С их побелевших губ еще слетал припев старой песенки, но был он беззвучен и повторялся почти бессознательно. Слишком сильная качка и шум опьянили друзей, рты их искривились в некоем подобии улыбки, зубы стучали от холода, а глаза, полуприкрытые иссеченными дрожащими веками, застыли в какой-то дикой безжизненности. Прикованные к штурвалу, точно мраморные аркбутаны, они делали все необходимое судорожно сжатыми, посиневшими руками, почти не думая, просто по-привычке. Эти двое сделались странными, в них проступила наружу какая-то первобытная дикость.
Они больше не видели друг друга! Лишь сознавали, что все еще находятся бок о бок. В минуты наибольшей опасности, когда позади вновь вздымалась, нависала и обрушивалась с мощным грохотом страшная лавина воды, они одной рукой безотчетно делали крестное знамение, уже не думая ни о чем – ни о Го, ни о какой другой женщине, ни о женитьбе. Слишком долго бушевало ненастье; шум, холод, усталость изгнали из их голов всякие мысли. Теперь рыбаки были лишь двумя столбами из окоченевшей плоти, двумя могучими зверями, инстинктивно вцепившимися в штурвал, чтобы не умереть.
…Это было в Бретани, прохладным днем второй половины сентября. Го брела одна по песчаной равнине Плубазланека в направлении Порс-Эвена.
Месяц тому назад прибыли рыбачьи суда – все, кроме двух, исчезнувших в той июньской буре. «Мария» устояла, и Янн вместе с другими моряками спокойно вернулся к родным берегам.
Го очень волновалась: ей предстояло побывать у Янна дома.
После возвращения «Марии» она видела его всего только раз, когда провожали беднягу Сильвестра на воинскую службу. Все вместе они дошли до дилижанса, бабушка Моан много плакала, и у Сильвестра глаза были влажными; потом он уехал на призывной пункт в Брест. Янн, тоже пришедший обнять своего дружка, нарочно отводил взгляд, когда девушка смотрела на него. Вокруг было много народу – призывники, провожающие, – им так и не представилось возможности поговорить.
После той встречи она наконец-то решилась и, немного робея, отправилась к Гаосам.
Некогда ее отец имел общие интересы с отцом Янна (какие-то запутанные дела, которые у рыбаков, как и у крестьян, могут длиться вечно) и остался должен ему сотню франков за продажу лодки.
– Позвольте мне, отец, отнести эти деньги, – сказала Го. – Во-первых, я буду рада увидеться с Марией Гаос, и потом, я никогда не была так далеко от дома, в Плубазланеке, мне интересно проделать этот путь.
Главная же причина заключалась в том, что ее мучило желание увидеть семью Янна, в которую она, быть может, когда-нибудь войдет, его дом, деревню.
В последнем разговоре перед отъездом Сильвестр по-своему объяснил ей диковатое поведение своего друга:
– Понимаешь, Го, такой он человек. Он сам говорит, что вообще ни на ком не хочет жениться. Он любит только море и даже однажды в шутку пообещал нам сыграть с морем свадьбу.
Она прощала ему странности и, по-прежнему вспоминая, как мило и искренне он улыбался ей в ту праздничную ночь, продолжала надеяться.
Если он будет дома, она, конечно, ничего не скажет ему, ей вовсе не хочется выглядеть чересчур смелой. Но когда он снова увидит ее, увидит так близко, быть может, тогда заговорит сам?
Бодрая и взволнованная, она шла уже час, вдыхая живительный ветерок с моря.
На перекрестьях дорог стояли большие распятия. Время от времени ей попадались деревушки, круглый год обдуваемые ветром; дома в них были того же цвета, что и скалы. В одной из таких деревушек, где тропинка внезапно суживалась меж мрачных стен, увенчанных высокими островерхими крышами из соломы, совсем как в хижинах кельтов, вывеска на трактире заставила ее улыбнуться. На ней было написано: «За китайским сидром» и нарисованы две пьющие сидр макаки в зеленом и розовом платьях, с хвостами. Без сомнения, вывеска – плод фантазии какого-нибудь старого моряка, вернувшегося из дальних странствий… Она ничего не упускала из виду: люди, весьма озабоченные целью своего путешествия, всегда более других забавляются разными мелочами, встречающимися на пути.
Деревушка осталась далеко позади; по мере того как Го шла по высокому мысу к краю бретонской земли, деревья становились все более редкими, пейзаж – все более унылым.
Местность была неровной, каменистой, и с любой возвышенности открывался вид на море. Деревьев теперь вовсе не стало, кругом простиралась одна лишь голая песчаная равнина, поросшая зеленым утесником, да распятия виднелись тут и там на фоне неба, отчего местность производила впечатление обширного края, где царят справедливость и благодать.
На одном из перепутий, оберегаемом громадным крестом, она на миг остановилась, решая, по какой из двух дорог, бегущих по склону среди терновника, двинуться дальше.
Откуда ни возьмись, к ней подбежала маленькая девчушка; она появилась как нельзя кстати, выведя девушку из затруднения.
– Здравствуйте, мадемуазель Го!
Это была малышка Гаос, младшая сестра Янна. Поцеловав ее, Го спросила, дома ли родители.
– Да, папа и мама дома. Только вот братик Янн пошел в Логиви, но я думаю, он там долго не пробудет.
Его нет дома! Снова злая судьба отдаляет его. Прийти в другой раз? Но малышка видела ее, она может рассказать… Что подумают в Порс-Эвене? Она решила идти как можно медленнее, чтобы Янн успел вернуться.
По мере того как она приближалась к деревне, к этому Богом забытому клочку земли, местность становилась все суровее и пустыннее. Дыхание моря, делавшее людей сильными, прижимало к жесткой земле растения, делало их низкорослыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56