Но вся его воля, все мужество, вся жизнь были устремлены к одной-единственной цели. А запрет Ичуа видеть Грациозу до решающей попытки только распалял его нетерпеливые мечты.
Зима, как всегда своенравная и капризная в этих краях, время от времени радовала внезапным теплом и солнцем. На землю обрушивались проливные дожди, ураганные ветры поднимались с Бискайского залива и, врываясь в ущелья, гнули и ломали деревья. А потом южные ветры приносили горячее дыхание лета, аромат Африки, и небо в просветах между темно-коричневыми горами светилось густой бездонной синевой. Но теплые дни сменялись утренними заморозками, и вершины горы одевались снежными шапками.
Часто его охватывало желание ускорить события… но останавливал страх неудачи; чудовищный страх остаться один на один с самим собой, навеки утратив все самые дорогие надежды.
Впрочем, были и вполне серьезные причины не торопить события. Нужно было уладить дела с нотариусом, продать дом, чтобы иметь необходимые для бегства деньги. Кроме того, надо было дождаться ответа дяди Игнацио, которому Рамунчо сообщил о своем намерении приехать и у которого надеялся найти пристанище.
Дни шли за днями, весна была уже на пороге. Последние лучи январского солнца разбудили природу на несколько недель раньше срока, и леса и обочины дорог покрылись желтыми первоцветами и голубой горечавкой.
11
Они сидят в трактире приграничной деревушки Гастелугайн, ожидая момента, когда можно будет двинуться к границе с ящиками ювелирных изделий и оружия.
Разговор заводит Ичуа:
– Знаешь, если она будет колебаться… а она не будет колебаться, поверь мне… ну в общем, если она все-таки будет колебаться, ну что ж, тогда мы ее похитим. Можешь на меня положиться, я все обдумал. Это будет вечером, понимаешь? Мы отвезем ее куда-нибудь и запрем в одной комнате с тобой… Ну а если дело примет плохой оборот… если, устроив это дельце для твоего удовольствия, я буду вынужден бежать, ну тогда тебе придется заплатить мне побольше, понимаешь… Чтобы я мог зарабатывать свой хлеб в Испании, например…
– В Испании! Что же вы такое собираетесь делать, Ичуа? Что вы задумали? Ничего дурного, я надеюсь?
– Успокойся, дружок, я не собираюсь никого убивать.
– Да, но вы же говорите о бегстве…
– Ах Боже мой, это я так, к слову. Во-первых, в последнее время дела идут не слишком хорошо. А потом, допустим, что история все-таки примет дурной оборот, что вмешается полиция… Тогда я предпочел бы уехать, это точно… потому что, когда эти судейские суют нос в твои дела, они начинают копаться, выяснять, что было раньше, и тогда этому нет конца…
В глубине его внезапно загоревшихся глаз Рамунчо увидел преступление и страх… Он с возрастающей тревогой смотрел на этого человека, который в деревне считался весьма состоятельным и который так легко смирялся с необходимостью бегства. Какие же преступления были на его совести, чтобы так опасаться правосудия? И что такое он мог сделать раньше?..
Оба некоторое время молчали, потом Рамунчо совсем тихо спросил:
– Запереть ее… Вы это серьезно, Ичуа?.. И где, скажите на милость, мог бы я ее запереть? У меня для этого нет ни замка, ни подземелья…
На что Ичуа, хлопнув его по плечу, ответил с плотоядной улыбкой, какой Рамунчо никогда у него не видел:
– О! запереть ее… так ведь только на одну ночь, малыш!.. Этого вполне довольно, можешь мне поверить… Видишь ли, все они одним миром мазаны: они не решаются сделать первый шаг; но второй уже делают сами и быстрее, чем ты думаешь. Неужели ты полагаешь, что, один раз попробовав, она захочет вернуться к монахиням?
Желание наотмашь ударить по этой угрюмой физиономии электрическим током пронзило Рамунчо. Однако он сдержался, привыкнув с давних пор уважать старого церковного певчего, и, только вспыхнув, молча отвернулся. Он был потрясен, что кто-то смеет так говорить о ней, и в то же время удивлен, услышав это от Ичуа, которого он много лет знал как благонравного мужа уродливой жены и считал абсолютно равнодушным к вопросам любви. Но дерзкая фраза дала неожиданный и опасный толчок его воображению… Грациоза, запертая в одной с ним комнате! При одной этой мысли голова у него пошла кругом, как от хмельного вина.
Он любил свою невесту такой бесконечно нежной и возвышенной любовью, что в ней не было места грубым желаниям; он бессознательно гнал от себя соблазнительные видения. Но вот этот человек с дьявольской откровенностью напомнил ему о них, и трепет желания пронзил его тело, он дрожал как в лихорадке.
О, даже если они могут пойти за это дело под суд, какое это имеет значение! Ему ведь все равно больше нечего терять! В тот вечер, сжигаемый новым желанием, он почувствовал, что готов еще более дерзко идти наперекор правилам, законам, любым препятствиям, стоящим у него на пути. А повсюду вокруг него, на темных склонах Пиренеев пробуждались к жизни весенние соки, вечера становились теплее и светлее, фиалки и барвинки выглядывали из зеленой травы.
Единственное, что еще его сдерживало, это религиозные запреты. Как ни странно, в глубине смятенной души Рамунчо еще оставалось нечто, удерживающее его от святотатства, смутная вера в некую сверхъестественную силу, охраняющую церкви и монастыри.
12
Зима наконец-то кончилась.
Рамунчо проснулся на рассвете, проспав несколько часов тяжелым беспокойным сном в маленькой комнатке дома своего друга Флорентино в Урурбиле.
Ночь, бурная, ненастная и непроглядная, оказалась для контрабандистов катастрофической. В скалах у мыса Фигье, куда они подошли с моря с тюками шелка, они наткнулись на засаду и, преследуемые выстрелами карабинеров, были вынуждены бросить весь груз и, чтобы не угодить в тюрьму в Сан-Себастьяне, бежать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51