И вы должны извинить нас, если найдете что-нибудь не по вкусу.
Она увела его к самому краю насыпи, где Сайд устроил себе кухню: еще тлели уголья в импровизированном из нескольких обломков камней очаге. Рядом дымилась медная сковородка. Сайд тут совсем преображался. Он, смеясь, отвечал своей госпоже, когда она заговорила с ним на родном языке.
– Вы ели когда-нибудь кускус? – спросила она Риккардо, возвращаясь с ним на прежнее место.
– Не имею понятия, что это такое.
– Каждый европеец считает своим долгом отведать кускуса. А каждая арабская женщина обязательно должна уметь делать его. Даже богатые собственными руками приготовляют его для своих мужей.
У входа в их импровизированную столовую горела масляная лампа. Сайд разостлал на полу циновки и из какого-то укромного местечка вытащил несколько мягких подушек. Хозяйка его отодвинула свою подушку в тень и опустилась на нее, поджавши ноги, а Риккардо, после тщетных попыток устроиться удобно в таком же положении, уселся против нее на камне. Сайд поставил на пол плоское блюдо с дымящимся, вкусно пахнувшим кушанием. Женщина наложила полную тарелку и передала ее Риккардо. Он понял, что брать надо пальцами и, не задумываясь, пустил их в ход. Она тревожно следила за ним.
– Как вы находите?
Было удивительно вкусно: напомнило Риккардо поленту, но сдобренную кайенским перцем и пряностями, приправленную сметаной и всякими хорошими вещами.
– Превосходно! – воскликнул он по-итальянски. – Ваш Сайд гений, мадам.
– Приготовляется это блюдо из зерен кускуса и из цыплят, из овощей и баранины, и плодов. Можно класть все, что угодно, по вдохновению. Кускус – это поэма. У каждого повара есть свой способ приготовления его, все равно как у каждого поэта есть свой излюбленный размер для стихов, в которых он воспевает красоту женщины. Сайд хороший повар и хороший поэт.
– Поэт? – Риккардо засмеялся.
– Уверяю вас. В самом буквальном смысле слова.
– И он женат, этот поэт?
– Он евнух, – просто ответила она.
Риккардо было любопытно – как будет она есть, не снимая покрывала. Он понятия не имел, как ловко справляются со своим покрывалом арабские женщины, которые в дороге умудряются даже переодеваться с головы до ног в тесной комнатке на спине верблюда.
Она лишь чуть-чуть отвернула край вуали. Риккардо странно чувствовал себя. Он привык за столом всегда смотреть в лицо собеседнику. А сейчас не знал – улыбается ли она или печальна, не знал даже, какие у нее глаза – сияющие или сонные. Он никогда не видал ее лица. Только голос слыхал, звонкий и с детскими интонациями.
Ела она мало, несмотря на то, что недавно уверяла, будто безумно голодна. И пила только воду, хотя гостю Сайд налил вина.
– У меня есть для вас вино получше – сказала она, – но, как хорошая хозяйка, я приберегаю его под конец.
За кускусом следовал десерт – пунцовые апельсины и сушеный инжир, и много всяких сластей, которые Риккардо добросовестно перепробовал.
– Совсем как на Рамазан, – заговорила женщина после паузы.
– Почему?
– Потому что тогда мы тоже едим ночью, а днем – постимся, как вы в свой Великий пост, и по ночам у нас карнавал, празднества. После восхода солнца никто уж не ест, не курит, не пьет. А стоило солнцу зайти – и кофейни переполняются, на улицах начинается пляс. Посмотрели бы вы на Тунис в полночь во время Рамазана! Веселья-то, веселья! Куда Парижу!.. Все на улицу высыпают, – кроме женщин, разумеется!
– А чем же женщины развлекаются?
– Нам многого не нужно: навестить подругу, поболтать за чашкой кофе, послушать рассказчиков. Богатые люди приглашают к себе музыкантов и рассказчиков; те ходят из гарема в гарем, и всё бледнеют – столько им приходится есть сладкого в каждом доме. Богатеют в это время и танцовщицы… Но вот закусили все последний раз и уснули… А за час до рассвета поднимается шум: это бегают по улицам негры, бьют в барабаны, в сковороды, стучат молотками в дверь, всех поднимают па ноги. Хозяйки спешат приготовить еду; мужчины кушают и курят. Но только поднимается солнце над городской стеной, – раздается пушечный выстрел, и мужчины отбрасывают свои папиросы, выбивают трубки, встают – пост начинается снова.
– Немного же им приходится спать!
– Они спят днем. В полдень город совсем вымирает.
– И вы поститесь?
– Ну конечно. – Она рассмеялась.
– И долго это продолжается?
– До молодого месяца. Случается, первая весть приходит из деревни; муэдзин деревенской мечети заметил молодой месяц, когда с минарета призывал на вечернюю молитву. Спешно отправляется телеграмма в Тунис. Новость распространяется. Кричат об этом с минаретов. Все вне себя от радости.
Она сделала Сайду знак, чтобы он убирал кушанья, и томным движением откинулась на подушки. Забытые маки рассыпались по полу, распространяя снотворный запах, который и туманил мозг, и волновал.
Сайд двигался бесшумно; его желтые туфли лежали у входа в пещеру. Убравши все, он вернулся и сел у входа, поджав под себя худые, бронзового цвета ноги и устремив глаза на развалины. Но женщина вдруг обратила внимание на его присутствие и повелительно сказала ему несколько слов.
Он молча поднялся, потушил угрюмо светившую лампу и исчез, будто ему приказано было загасить вместе со светильней и самого себя.
Риккардо он почему-то напомнил фламинго Аннунциаты: так же был он нем и так же несвободен.
Наступило тягостное для Риккардо молчание.
– Прочесть вам стихи? – лениво спросила, наконец, женщина.
– Если хотите.
– Какие?
– О любви, – ответил он, улыбаясь.
– Я помню одни, совсем коротенькие; их поют Гюдуинки своим возлюбленным:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63