– Как могила? – спросил Сальваторе, шумно хлебая суп.
– Прекрасно! – ответила Аннунциата. – Мы застали уже там другой венок, очень красивый, бисерный, со словами «всегда твой».
– Кто бы мог прислать его? – обратился Сальваторе к отцу.
Сицио налил себе вина, – в честь Аннунциаты сегодня было подано вино получше.
– Мадам Тресали, должно быть, больше некому.
– Мадам Тресали! – воскликнул Риккардо. – Разве она в Тунисе?
– Да, я видал ее на днях: желтый парик, накрашена до ужаса. Лет семьдесят уже стукнуло, а изображает из себя молодую женщину и покорительницу сердец! Полоумная!
– Бедняжка! – мягко вырвалось у Джоконды.
– Она была другом mamma, – объяснила Аннунциата. – И была тогда красива, хотя не так красива и молода, как mamma, правда, papa mio?
Сицио пробурчал что-то.
– Papa caro, прошу не ворчать на меня. Сегодня день моего рождения, и ты должен быть любезен и предупредителен со мной. Посмотрим, во что выльется эта любезность?
– Вот как! Любезность должна, значит, выливаться в конкретную форму?
– Разумеется! В такой-то день! Правда, Риккардо?
– Вполне согласен, – подтвердил молодой человек. Сам он утром надел на тоненькое запястье кузины браслет. Они как будто помирились, но Аннунциата избегала оставаться с ним с глазу на глаз.
– Какую же форму ты предпочла бы? – спросил Сицио.
– Знаю: лучшие шоколадные конфеты, – заявил Сальваторе.
Она окинула его уничтожающим взглядом.
– Я уже не ребенок.
– Прогулку по туземному базару со всеми ее последствиями, – высказала предположение Джоконда.
– Казино, – ввернул Риккардо.
– Все вы плохие отгадчики. Я думала: не поведешь ли ты нас всех сегодня в «Театр Россини»? Идут «Паяцы» и «Дама с камелиями» с новым тенором. – Она приласкалась к отцу.
– Ты хочешь в оперу? Охотно! Сколько нас? Пятеро? Надо взять ложу побольше!
– О, нет! Не ложу – кресла, лучше видно, – поправила Аннунциата.
«Театр Россини» был переполнен, когда они пробрались на свои места. Галереи были битком набиты сицилийцами, из тех, что победней; но в ложах и креслах были представлены все нации, были даже арабы в тюрбанах и плащах.
– Все ложи заняты, – заметила Аннунциата, глядя в бинокль. – Вот синьора де Анжелос с Грацией! А вот и мадам Тресали, о которой мы говорили сегодня, – в той ложе – старуха в желтом парике!
Риккардо посмотрел по указанному направлению и увидел женщину, о которой много слышал. Притирания не могли уже скрыть морщин, глаза часто моргали. Так вот подруга его тетки! Знаменитая интриганка, которая вершила судьбы страны! Сейчас в ней было что-то жалкое; в душе Риккардо шевельнулось сострадание.
– Вы знакомы с ней? – спросил Риккардо.
– Она присылала нам раньше драже и шелковые чулки. Но сейчас память изменяет ей, и она, случается, не узнает нас. Недавно как-то она остановила меня на улице и сказала: «Джованна, дорогая, вы все еще грустите? Пройдет время, он вернется к вам». Она, верно, приняла меня за маму. Папа говорит, что у меня волосы и глаза мамины. А вот английский консул с женой и синьор Валентин, самый богатый в Тунисе сицилиец – вот он смотрит на нас.
Заиграл оркестр. Аннунциата нагнулась вперед, и белизна ее шеи красиво оттенила золотистый цвет великолепных волос, изящно уложенных на голове.
Риккардо гордился ею: в театре не было девушки красивее ее.
Джоконда сильно теряла при ней.
Поднялся занавес. Вскоре появилась в своей разукрашенной лентами повозке смеющаяся Коломбина, молоденькая дива, выступающая в последний раз перед своим возвращением в Милан. Ее появление было встречено бурей оваций и целым дождем букетов.
Сицио по временам наклонялся к Риккардо, отделенному от него Аннунциатой, и шептал похвалы тенору.
– Хорошо спето… святой боже! Ну и горло же у человека… Браво, брависсимо!
Раз как-то Риккардо случайно коснулся обнаженной руки кузины и с удивлением увидел, что краска залила ей лицо, хотя смотрела она, не отрываясь, на сцену.
У Риккардо сердце забилось сильней. Ее близость начинала действовать на него.
– Сейчас будет сцена, когда паяц закалывает ее, – со вздохом шепнула Аннунциата. – Я закрою глаза, я не могу этого видеть! Какая жестокость! – Длинные ресницы легли на нежные щечки.
На сцене драма приближалась к концу. Обезумевший супруг изливал свои жалобы на неверную жену.
– Прекрасно, – сказал Сицио Скарфи. – Прекрасно. Марини сегодня в голосе.
Вопль Коломбины покрыл оркестр.
– Прекрасно, – повторил Сицио, вытирая глаза. – Чувственно, нежно!.. – Голос его оборвался на странном клокотании, и он, раскинув руки, повалился навзничь…
Второй вопль, ужасней первого, пронесся по темному залу, девичий голос:
– Кто-то заколол папу! Кто-то убил папу!
Поднялось общее смятение. Женщины истерически взвизгивали, мужчины взволнованно кричали. Певцы умолкли и тревожно всматривались в темный зал.
– Свет! Свет!
– Что случилось?
– Горит? Где горит?
– Кто упал в обморок?
– На кого напали?
– Убийство!
– Святой боже!
– Пожар! Пожар! Выпустите нас!
– Держите убийцу!
Занавес опустили. Дали свет. Мужчины и женщины в панике толкались в дверях. Сицио Скарфи лежал головой на спинке предыдущего ряда кресел, а у ног его медленно разрасталась лужа крови.
Аннунциата безудержно рыдала; Джоконда и Риккардо хлопотали около раненого.
– Это мужчина, который сидел впереди, я видела, как он вдруг обернулся, – сквозь слезы говорила Аннунциата.
– Каков он из себя? – Сотни голосов засыпали ее вопросами.
– Было темно, я не видела, я перед тем сидела с закрытыми глазами. – Она была близка к обмороку.
Доктор предложил свои услуги и с трудом пробрался к печальной группе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63