– Шрама нет. Но мне все-таки жаль, что я сделала вам больно, Помпом… – Нежные слова, томный голос, аромат, исходивший от нее, странно волновали его.
Он попытался взять себя в руки.
– Поговорим серьезно. Вы еще ребенок, Мабрука…
– Ребенок! Вовсе нет. Я взрослая женщина. У Шерифы есть годовалый малютка, а я старше ее. У Галимы, двоюродной сестры марабу, есть молодой муж, который любит ее, как любит небо молодой месяц, и она уже родила ему двоих сыновей, а она на год моложе меня. Все они довольны, потому что не знают другой жизни.
– А вы?
– Могу ли я быть довольна? Разве я похожа на них? Разве я не жила, как живут ваши женщины? Я тоскую. Я – как несорванная роза, которая видит, что лето приходит к концу.
– Но вы ведь замужем, Мабрука?
В голосе ее послышалась обида:
– Разве Измаил годится в возлюбленные? Не могу сказать, как он заставляет меня страдать. Если бы он бил меня, как бьют другие мужья своих жен, я не жаловалась бы: сладко чувствовать на себе силу мужчины. Но я – как человек, который привык к солнцу и которого заточили в темный погреб. Си-Измаил рад бы запретить мне дышать воздухом, потому что воздух свободен. Сколько хитрости надо было употребить, чтобы прийти сюда! Он и на крышу дома совсем почти не пускает меня. Я провожу все дни, ссорясь с женщинами в этом глиняном дворце. Мне не разрешается даже ходить в мечеть или к его сестрам. Было время, он мог бы убить меня, а я целовала бы его руки. Но теперь ничего, кроме горечи, не осталось. Он сулит мне… что? – не знаю, говорит со мной о вещах, до которых мне нет никакого дела…
Она умолкла, и из темноты донеслось к ним звонкое кваканье лягушек в пальмовом саду и отдаленный крик петуха.
Рашид и Неджма – белое и черное привидения – сидели в расстоянии двадцати футов вверх по течению потока.
– Но чем я могу помочь вам, Мабрука? – начинал сдаваться де Коломбель. – Что вы найдете, уйдя отсюда?
– Что я найду здесь? Состарюсь, и только. Стала ли бы я просить вас, если бы был другой исход? – В голосе ее было отчаяние. – Разве у меня есть друзья, которым я могла бы довериться? Только вы и ваша сестра, и полковник, который уехал куда-то далеко, и леди, что жила высоко на холме, а как ее звали – я забыла.
Ему не хотелось даже самому себе признаться в том, как сильно волновала его эта дикая птичка, которая, билась о прутья своей клетки. Вся жизнь ее – для него тайна, такая же непроницаемая, как непроницаемо покрывало, которым она закутана с ног до головы.
– Неудивительно, что я несчастна, – с раздражением говорила она. – Во мне течет кровь женщины, которая не знала покрывала. Многие, даже из неверных, слыхали о моей матери, хотя для них она никогда не плясала. Она была знаменита, моя мать, и побывала во многих городах, во многих местах. Плясала она за очень большие деньги, а от богатых людей полными пригоршнями получала драгоценности. Мне рассказывала Неджма. Она знает меня с того самого времени, как мать отдала меня Измаилу. Вы слыхали, что привезли меня из Триполи. Моя мать плясала там на свадьбе и получила много золота. Был там и Измаил. Когда моя мать услыхала, что он сын бен-Алуи, она подошла к нему и предложила отдать ему, ради отца его, все, чего бы он ни пожелал. Потому что раньше как-то бен-Алуи спас ее, изгнав из нее злых духов. Но это длинная история. Так вот, она опустилась перед Измаилом на колени и поцеловала край его бурнуса. Я тоже была там, но помню только, что было много огней и что я ела много сластей и тоже плясала. А когда мать моя склонилась перед Измаилом, я потихоньку стащила его стакан с дуплистым сиропом. Заметив это, он рассмеялся и сказал, что хочет получить от моей матери – меня. Мать моя опечалилась, потому что я была у нее одна. Но она все же отдала меня; она знала, что надо исполнять желания марабу – это приносит счастье.
Де Коломбель слушал с интересом. До него и раньше доходили рассказы об этих танцовщицах, пляски которых европейцам редко приходится видеть, между тем как туземцы, в периоды празднеств, чтоб заплатить им, целыми деревнями сообща собирают деньги.
– Она зарабатывала много денег, – продолжала Мабрука. – Могла бы зарабатывать и я. Я не в силах жить в трех комнатах. Мне надо дышать полной грудью, двигаться быстро; я видела, как живут другие женщины, Помпом, и хочу жить, как они.
– Я напишу сестре.
– Он не пустил бы ее ко мне, даже если бы она приехала. Он не позволяет мне писать.
Она ближе придвинулась к нему.
– Они возвращаются. Мне надо знать, возьмешь ли ты меня с собой.
– Пора, маленькая луна моя, – сказала Неджма, подходя.
– Возьмете вы меня с собой? – с отчаянием крикнула Мабрука на своем ломаном французском языке и протянула руки к де Коломбелю.
– Невозможно, невозможно, – нелепо повторял он, чувствуя, что одно ее присутствие приводит его в состояние, близкое к безумию.
Рашид переводил глаза с одного на другого, стараясь угадать смысл их речей. Но Мабрука не проронила больше ни слова и вслед за старой Неджмой скрылась в тени пальмовых деревьев, откуда звонко неслось кваканье лягушек. Де Коломбель рванулся было за ней, но Рашид остановил его:
– Они должны вернуться раньше нас и другой дорогой.
ГЛАВА III
За день до отъезда граф Кассили заболел лихорадкой. Де Коломбель прождал его лишний день, в надежде, что ему станет лучше. Но Кассили и к вечеру не в состоянии был подняться. Де Коломбеля же призывали в Батну неотложные дела. Оставив поэтому в распоряжении больного друга экипаж, он воспользовался предложением хозяина, предоставившего ему двух лошадей – одну для него, а другую для проводника Тайеба. На третьей должен был ехать до Эль-Мары мальчик Рашид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63