Но она знала правду. Она проходила мимо его кабинета в ту ночь, когда Эдит разродилась мертвым ребенком, и слышала надрывный звук приглушенных мужских рыданий. Они стали для нее свидетельством боли, которую Тимоти тщательно скрывал от всех, пытаясь помочь своей семье пережить период болезни и страданий. Ей все в нем нравилось. Она восхищалась и им самим, и его жизненной философией.
Там, в коридоре, он соблазнительно навалился на нее всем телом, прижав к стене, и она не могла оттолкнуть его, хотя и сознавала, что они ведут себя неправильно. Пруденс устала за долгие недели, в течение которых ухаживала за больными капризничающими детьми и угрюмой подавленной кузиной. Ей хотелось тепла и сочувствия, но ей ни разу не пришло в голову, что такое тепло может дать ей Тим. Он всегда был для нее недостижимым и запретным, вроде Бога, которому можно лишь поклоняться издали. Ее сопротивление было сломлено, когда он положил голову ей на плечо и прижался твердым влажным ртом к ее шее. Она позволила ему сжать себя в чудесном и пагубном объятии.
Однако ему было мало этой уступки. Он хотел большего, она поняла это по призывному давлению руки на ее ягодицы и по страстному стону, сорвавшемуся с его губ, когда он прижал ее к себе и стал горячо целовать в шею. Она пыталась сопротивляться, пыталась оттолкнуть его, но у нее не было ни сил, ни, в конечном итоге, желания дать ему достойный отпор. Его теплые губы и язык, ласкавшие ей шею, стали как бы испытанием ее решимости. Она почувствовала слабость в коленях. Когда его губы нашли ее рот, она ответила на поцелуй.
Словно почувствовав, что она сдается, он прижался к ней грудью, так что у нее даже заболели соски от непривычного давления. Его бедра также вжались в ее тело, когда он прижал ее к твердой плоской стене. Она почувствовала себя в ловушке, почувствовала себя кроликом, попавшим в зубы гончей, а он все целовал и целовал ее. Губы его были требовательными, и жар его страсти, риск, на который они пошли, лишали ее сил.
Он все крепче сжимал ее в объятиях, все плотнее прижимал к стене. Его бедра начали совершать вращательные движения. Твердость его мужского естества, ощущаемая ею даже через одежду, вызвала в ней никогда ранее не испытываемое чувство внутреннего горения. Ей были незнакомы и покалывание в груди, и влажный жар между ног, и отчаянная властность, с какой Тим стремился овладеть ею.
Совсем недавно она помогала своей кузине Эдит освободиться от окровавленного и жалкого мертвого младенца, а потом залечить грудь, налившуюся молоком, которое некому было сосать, и теперь была убеждена, что испытываемые ею странные ощущения посланы ей Богом или дьяволом в наказание за совершенный ею грех.
Тимоти попытался просунуть руку ей под халат.
– Нет! – Она ударила его по рукам, задыхаясь и чувствуя дурноту оттого, что обманывала свою родственницу.
Бедная Эдит ни на минуту не могла избавиться от боли, вызванной потерей ребенка. Она засыпала, только приняв большую дозу лауданума, притуплявшего все чувства. Пруденс не могла предать женщину, которая приняла ее в свою семью, кормила и одевала, ничего не рассчитывая получить взамен, кроме ее, Пруденс, общества и незначительной помощи по дому, в котором росли двое маленьких детей.
– Нет! – Она оттолкнула Тимоти с чувством отвращения, столь же сильным, как страсть, все еще бурлившая у нее в крови. Как они могли пасть так низко? Как могли поддаться греховному желанию?
– Мы не можем, не можем! – горячо зашептала она, когда Тимоти, покачиваясь, отступил. – Вы пьяны, сэр, а я… я дура. – Голос изменил ей. Молча она повернулась и бросилась бегом в свою комнату, чудом избежав катастрофы.
Она не смогла заснуть в ту ночь, а на следующий день не могла прикоснуться к еде, а в течение последующих недель не могла встречаться взглядом ни с кузиной, доверчиво смотревшей на нее, ни с Тимом, взиравшим на нее с неприкрытым желанием в глазах. Болезнь, с которой она так долго боролась в семье кузины, дотянулась и до нее. Миссис Мур, местную вдову, пригласили ухаживать за Пруденс, ворочавшейся и метавшейся на своей узкой кровати. Ее не переставая преследовали кошмары, в которых к ней тянулись чьи-то горячие руки.
Поскребывание в дверь вернуло Пруденс в настоящее. Она села, и кровать под ней заскрипела.
– Пруденс? – из-за двери до нее донесся хрипловатый голос Тима. – Ты не спишь?
Пруденс замерла, прижав руку к горлу. Она не осмеливалась сказать ни слова, не осмеливалась открыть дверь. Если она это сделает, она откроет дверь желанию и как следствие – собственному разрушению и гибели. Как мог Тим, заявлявший, что она ему небезразлична, требовать от нее так много?
– Пру? – Он опять поскреб в дверь. Любимый голос звучал очень тихо. – Ты не откроешь мне дверь?
Глаза Пруденс наполнились слезами. Она прикрыла рот рукой, опасаясь, что иначе разрыдается.
За дверью послышался вздох.
– Спокойной ночи, дорогая. Увидимся утром.
Тимоти ушел. Она услышала, как заскрипели половицы у него под ногами, потом этажом выше хлопнула дверь. Только тогда отняла она руку ото рта и, уткнувшись лицом в подушку, разрыдалась.
На следующее утро, измученная слезами и предчувствием надвигающейся беды, Пруденс встала на рассвете. Плеснув в лицо теплой водой из кувшина, стоявшего на комоде, и насухо его потом вытерев, она подошла к окну и выглянула наружу на узкий зеленый газончик, тянувшийся вдоль Стайн-стрит. Ей было необходимо посмотреть, не стоит ли там опять Рэмси. Подняв окно, она переступила через подоконник и вышла на узкий балкон. С балкона ей был виден крошечный кусочек океана, но какой-никакой, а это все-таки был вид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75