Если бы меня попросили описать мою мать, я бы назвала Ианту человеком, в памяти которого хранились живые воспоминания, не теряющие с годами резкость. Юная невеста, счастливая жена и мать; вдова, чье беспрестанное горе сделало ее мудрой и гордой. «Твой отец был для меня всем. Не хочу пятнать его память, мне никто больше не нужен, Роуз», – говорила она.
Сперва я соглашалась с ее точкой зрения: пожалуй, никто не мог бы занять место отца, и мне нравилось слышать, что он незаменим и уникален. Лишь потом, когда я научилась прозорливости, я стала думать иначе и так и не поняла, что мешало Ианте. С ее врожденным умением сопереживать и мастерским обращением с мужчинами, гениальными способностями домохозяйки и постоянной боязнью нехватки денег, Ианта намеренно растрачивала себя. И почему она отправила нас в ссылку на южную окраину?
– Мне казалось, жить рядом с большим городом будет легче, – говорила мне мама. Имелось в виду легче для меня: как самка пеликана, она выщипывала перья из своей груди, чтобы согреть детеныша. Помню, как она стояла в кухне дома на Пэнкхерст-Парейд и месила тесто для рогаликов. – В любом случае наш дом там, где мы его создаем. – Мама бросила рогалики на сковороду. Кухню сразу же наполнил чудесный аромат. Когда рогалики были готовы, она разрезала их пополам, намазала маслом и подвинула мне бело-голубую тарелку.
Но дом Ианты находился не на юге. Ее дом был там, где стены из сухого камня, похожие на рыбий скелет, разворачивались веером в сторону долины, а деревья росли так близко к ручью, что ветви наклонялись и в воде рябило. Когда шел дождь, стволы становились черными.
Ианта могла с закрытыми глазами приготовить рогалики или мясной пирог с почками. Делать домашние дела для нее были столь же естественно, как дышать. В коттедже «Медларз» она выращивала овощи и зелень в садике рядом с кухней. Картофель и морковь были покрыты пятнами и наростами; горошек был крошечный, сладкий и землистый на вкус. На кухне она носила передник поверх твидовой юбки и пастельного джемпера; сзади он завязывался на бантик. Вечером, при звуке папиных шагов, мама снимала его и проводила рукой по волосам. Тогда у нее была короткая стрижка и завивка, от которой волосы напоминали нимб.
После смерти отца вязанка дров уменьшилась, в желоба забились листья, сад умер, и я обморозила себе руки. Когда я расставляла пальцы, кожа лопалась. Я не раз видела, как Ианта рыдает над грядкой картофеля, который заразили паразиты, или из-за плохого куска баранины, которую ей продал Джо из мясного магазина, думая, что с вдовой можно не церемонится. Когда она была замужней женщиной, он так не поступал. И все же Ианта мирилась с быстро растущим числом ограничений и подражала тем образцам, которые сложились в ее сознании. Вдовство означает боль. Вдовство – это самопожертвование и утрата.
Постепенно завивка отросла; волосы обвисли и стали некрасивыми от горя и истощения. Поселившись на Пэнкхерст-Парейд, где лишних денег на парикмахера не было, мама прекратила стричься и убирала волосы наверх, что шло ей больше.
Она знала, что к чему, и защищала свое право жить согласно собственному кодексу правил. «Этой женщине нужно устроить хорошую порку», – мрачно заявила она, прослушав по радио пьесу Ибсена «Кукольный дом». «Он никогда не остепенится, – говорила она о Хэле, поджав губы. – Такие мужчины, как он, никогда не успокоятся». – Как же меня это бесило.
Из-за него мы довольно сильно поссорились. Ианта уперлась, пришла в ярость и ужасно разозлилась. Но все было бесполезно. Я была влюблена по уши, обезумела от страсти и была взволнована путешествием в новый мир, мир Хэла.
На третий год учебы в Оксфорде меня переполняла жгучая энергия, и я доработалась до отупения. Весной, перед выпускными экзаменами, я искала работу и ходила на собеседования. Одной из вакансий было место младшего сотрудника в издательской ассоциации, где мне предложили обсудить изменчивую природу новостей. Я возразила, что серьезные новости освещают радио и телевидение, поэтому газеты должны заняться другими сферами интересов. «Наступает век тематических статей», – завершила я, и, похоже, мое выступление понравилось, так как мне предложили работу. Хотя, возможно, это произошло потому, что не нашлось ни одного идиота, который согласился бы на такую мизерную зарплату.
Естественно, Ианта не одобрила мой выбор. Ей хотелось, чтобы я избрала более стабильную профессию, например преподавание. Она не верила в мир масс-медиа и не понимала его. В тот период мама была словно острый шип, вонзившийся в мою кожу, но я не обращала внимания.
Я получила диплом.
– Так, – заявил Хэл после праздничной вечеринки, которая длилась всю ночь. – Мы отправляемся в Большое Путешествие. В настоящую экспедицию. – Он кормил меня лекарством от похмелья – ложечка за ложечкой. Хотя у меня болела голова, ныл живот, а барабан в висках бил сигнал к отступлению, я следила за каждым его движением с любовью, причиняющей боль. Над моей головой заревом горели свечи и порхали ангелы, помахивая пушистыми крылышками.
Меж моих губ скользнула ложка, и я вцепилась в нее зубами.
– Куда именно?
Хэл выдернул ложку и поцеловал меня.
– Подожди и увидишь. – Он облизал мой подбородок, поцеловал меня снова, и мы разделили лекарство от похмелья очень эффективным способом.
Позвонил Натан и попросил меня о встрече.
Стоял жаркий, душный день. Я прошла через парк, зашла в церковь Святой Бенедикты и остановилась у статуи Мадонны. «Что же ты за мной не присматривала? – молча спросила я. – Знаю, ты была занята, но я эгоистка и хотела бы, чтобы ты нашла время и для меня».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95