! – взять детей на воспитание, спасая их земную жизнь и обещая во всем о них позаботиться.
…Сон был зыбок. Рассыпающиеся картины холодной темной Тууле исчезали в вязком прошлом, где растворялись и последние связанные с Гипербореей ощущения и воспоминания: сухой свежий воздух, запах снега, древних трав и меда, грохот скального прибоя и суетливые крики чаек, отзвуки родных голосов. Но уже наплывало новое и неведомое.
Сначала – сквозь пелену чуткого сна – грохот, тревожные крики чужих людей на незнакомом гортанном языке, горячий запах железа и, пыльно-горький, пластика, затем – сухой механический шелест и скрежет, переходящий во все нарастающий гул и вой. И преждевременное, а оттого и досадное, неприятное осознавание собственного тела – непослушного и отяжелевшего.
Таллури внутренне сжалась, «спряталась», «нырнула» обратно – в спасительный сон: «Не хочу этого! Не хочу! Телу – спать, сознанию – в покой и мир созерцания!»
Она проспала бы так до самого Храма Жизни, но рука Судьбы прикрыла глаза солдата, что нес ее в бирюзовую валликсу жрецов, тот не заметил исковерканного порога и, споткнувшись, уронил ее. Эта встряска, толчок, секундный полет куда-то вниз («Ах, как свободно!») да еще запахи – невероятные, влажные запахи морских ветров Атлантиды, ударившие нет, не в нос, в самое сердце, – и Таллури очнулась от Зимнего Сна. Открыла глаза. И встретила взгляд подхватившего ее офицера. Ей почудилось – море, пойманное в ловушку черных ресниц. Плеснуло в этом взгляде изумление, и Таллури воспользовалась этим изумлением, не давая «закрыться» его сознанию, вызвала на разговор:
«Ясный день, господин!»
«Ты не спишь?»
«Кажется, нет!»
«Здравствуй, детка!»
«Здравствуй, ты кто?» Он не ответил, но почему-то и не ушел от «разговора», хотя мог одернуть: не очень-то прилично лезть без спроса в сознание незнакомого, тем более – старшего. Но она его не боялась. И улыбнулась. Он мог прервать ее, но не прервал. Улыбнулся в ответ – в морской бездне взгляда мелькнули искры.
Больше Таллури ничего не запомнила. Разве что чувство полнейшей безопасности и надежности в его руках. А еще – тихий скрип амуниции, абрис военного шлема на фоне непривычно яркого голубого неба и запах – кожаных ремней, конечно, но и еще, другой, кажется, от его рук – изысканный и терпкий.
«Я запомню тебя, господин, ты спас меня!» – пообещала она.
«И я тебя, маленький зверек, ты забавная».
Никто не заметил их «беседы». Да и длилась она секунды.
* * *
А дальше в Храме Жизни долгие месяцы шла программа пробуждения, реабилитации и адаптации их маленького спасенного сообщества к новым реалиям – жизни в Атлантиде.
Жрецы Храма Жизни, что врачевали их, помогая выйти из Зимнего Сна и привыкнуть к новым обстоятельствам, называли своих подопечных «наши северяне», по именам не обращались. Они были, мягко говоря, довольно сдержанны по отношению к детям, враз лишившимся всего самого дорогого, но все же терпеливы и сердечны, можно сказать – несвойственно сердечны для лекарского сословия, сосредоточенного в обыденной своей деятельности исключительно на терапии сознания и тела.
Прогулки по аллеям храмового парка, купания в соленом бассейне, массаж с пахучими маслами и разогретые камни на спину вдоль позвоночника – нельзя сказать, что лечение было неприятным. А еще – в изобилии фруктов, душистого белого хлеба, маисовых лепешек и сыра!
Через несколько месяцев к жрецам в бирюзовых хитонах присоединились их собратья в синих одеяниях – жрецы-педагоги.
Последние были ласковее и знали детей из группы «Тууле» поименно. Правда, на атлантическом наречии имена северян зазвучали немного искаженно. Им слышалось – слишком кратко, звонко, отрывисто-четко. Так она стала Таллури, хотя в Гиперборее имя звучало «Таэллуурия». Она легко согласилась с новым именем.
Воспитатели оставались неизбывно спокойными и доброжелательными, хотя дети-северяне часто капризничали, малыши много плакали, а некоторые подростки отказывались говорить на новом языке, упорно держась между собой телепатического общения, не требующего вообще никакого языка.
Но через год самые упрямые из упрямых были побеждены лаской и терпением жрецов-педагогов и, гуляя по храмовому комплексу и играя в его садах, выкрикивали игровые команды уже на языке атлантов. Они привыкли и полюбили и этот новый язык, и эти новые игры, и эту почти всегда солнечную («Солнце! Так часто!») погоду, и ласковый шум океана («Он кажется теплым, как у нас в Тууле в нагретых купальнях!»), и великолепие вкусных плодов этой щедрой земли.
Позади были ужасы гибнущей родины. Прошло больше года новой жизни, и целый год – без Зимнего Сна. Что ждало впереди? Этим вопросом задавались лишь самые взрослые из них, такие, как старшая сестра Таллури, всегда серьезная и очень ироничная Дэнола. В Тууле ее звали Даэноллаи. Длинновато, право, хоть и певуче, что и говорить. Сестра, в отличие от Таллури, была недовольна своим новым именем. Она вообще многим была недовольна. Может, оттого, что многое помнила? Дэнола часто была печальна и немного раздражена и тогда говорила о непонятном:
«Учеба? Университет? И что дальше? Кому мы здесь нужны?.. – она вздыхала, вглядываясь вдаль, в аквамариновый блеск океана. Потом вдруг оживлялась и, сжимая ладонь Таллури, спрашивала совсем другим, непечальным голосом: – А вдруг мы захотели бы замуж?»
«Замуж?..» – растерянно переспрашивала младшая сестра.
«Ну, да! Что ж тут странного? Впрочем, ты еще маленькая, многого не понимаешь!» – Дэнола с досадой (неужели ее не понимают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16