другие гости помогали ему сорвать ее.
Бешенство Перолио не знало границ. Он был обезоружен, потому что в борьбе уронил кинжал. Баренберг расстегивал уже браслет, к которому прикреплена была перчатка. Тогда итальянец нагнулся сам над столом и схватил левой рукой за волосы того из молодых фламандцев, который был к нему ближе. Тот вскрикнул от неожиданной боли. Баренберг, удивленный, поднял голову и этой секунды было достаточно, чтобы Перолио мог освободить свою руку. И так как в другой его руке остался порядочный клок волос фламандца, то он бросил их в лицо графа, сказав с затаенной злобой:
– Все против одного! Хороши здесь дворяне.
И он сел на свое место, оправляя на себе одежду, которая пострадала во время борьбы.
– Мы не правы, – сказал ван Рюис, – и я нисколько не одобряю поведения моего племянника.
Старик посмотрел строго на графа Баренберга, но молодой человек не хотел отступиться от своей мысли, так он был разгорячен, и потому, не слушая дяди, закричал:
– Дайте место! Я не беру назад моего вызова. Перолио, бери твой меч.
– Нет, нет! – закричали гости. – Мы не допустим поединка во дворце бурграфа.
– Так пусть он покажет нам свою руку, – отвечал граф, горячась еще более. – Я не хочу проливать крови, но все мы требуем, чтобы он снял перчатку.
– Да, это справедливо! – закричали фламандцы. – Что за упрямство! Мы зашли слишком далеко, чтобы отказаться от нашего желания. Это было бы низко.
– Перолио, показывай руку, – загремел граф, – или мы употребим силу.
И сдвинувшись теснее, фламандцы опять подступили к начальнику Черной Шайки с намерением броситься на него.
Итальянец обвел глазами своих противников, и увидел, что борьба будет невозможна. С одним Баренбергом он готов был драться на смерть, но сопротивляться всем было бы безумием. Вдруг в голове его промелькнула отчаянная мысль.
– Благородные рыцари! – вскричал он иронически. – Вы так пьяны, что с вами невозможно рассуждать. Притом сила на вашей стороне и я не могу противиться целой толпе. Предлагаю вам единственное средство удовлетворить ваше любопытство.
– Наконец-то мы узнаем, – закричали молодые люди.
– Я поклялся, – продолжал Перолио, – что никто не увидит моей руки, пока я жив, или пока эта рука будет принадлежать моему телу. Стало быть, вы должны или убить меня, или отрубить мне руку, чтобы снять с нее перчатку.
И подозвав Ризо, который стоял у окна и со страхом смотрел эту сцену, Перолио приказал ему принести два острых топора.
Толпа молодых людей остановилась в недоумении, не зная, что предпринять, а Перолио осушил еще бокал, и когда Ризо принес топоры, он отвернул рукав с правой руки до локтя, дал знак Видалю, чтобы тот поставил перед ним табурет, на который положил руку как на плаху, и подав один топор Баренбергу, взял другой в левую руку и вскричал:
– Руби!
Все невольно вздрогнули, и ван Рюис сказал с негодованием:
– Разве мы мясники или палачи, чтобы резать и рубить?
– Ты верно принимаешь нас за Фрокаров, – заметил другой.
– Все вы трусы и подлецы, – вскричал Перолио, – и боитесь этой безоружной руки!
– Ах ты хвастун! – возразил Баренберг. – Стоит только кому-нибудь из нас замахнуться топором и ты, наверно, отдернешь свою руку.
– Попробуй, – отвечал итальянец, глядя на него презрительно, чтобы возбудить еще более его гнев.
– Твое фанфаронство не пугает меня, и я берусь доказать, что сам ты – подлый трус.
И граф размахнулся топором, как вдруг сзади него раздался грозный знакомый голос:
– Прочь топоры! Что это за странные игры на празднике. Вы забываете, господа, где вы!
И бурграф сам выхватил топор из рук Баренберга и отбросил его.
Ван Рюис объяснил бурграфу, что происходит, а Перолио вскричал:
– Вы все свидетели, что я не испугался, когда на мою руку занесли топор… стало быть, я выиграл пари, – деньги мои.
И он хотел уже придвинуть к себе груду золота, но Баренберг остановил его словами:
– А я, Перолио, разве я струсил? Я видел, что ты держал топор в левой руке и готов был поразить меня в голову в то время, как я дотронулся бы до твоей руки. И, несмотря на это, я отрубил бы твою проклятую руку. Стало быть никто из нас не выиграл. Пусть монсиньор хранит эти деньги до тех пор, пока один из нас заставит задрожать другого.
– Согласен! – отвечал Перолио. – Наше пари откладывается до завтрашнего дня. Я придумаю новое испытание, и клянусь, что останусь победителем.
Итальянец улыбнулся, потому что новая, дьявольская мысль пришла ему в голову.
– Будем лучше пить, – вскричал он. – Утопим в вине все ссоры.
Бурграф тоже взял бокал и сказал, поднимая его:
– Мессиры! Пью за ваше примирение.
Перолио, как искусный актер, умел скрывать свои чувства и быстро перенял тон, и потому как будто забыв недавние оскорбления, обратился очень любезно к окружающим:
– Мессиры! Мы должны отвечать на благородное желание нашего государя. Граф Баренберг, я пью за наше искреннее примирение.
Все гости выпили свои кубки, кроме Баренберга, который не мог так скоро успокоиться и не умел притворяться.
– Извините меня, герцог Монфор, – сказал он бурграфу почтительно, но твердо. – Между мной и начальником Черной Шайки примирение невозможно. Я презираю его, потому что считаю похитителем невесты Шафлера, и хочу отомстить за бедного оружейника. Обещаю вам только удерживаться от новой ссоры и не прибегать к оружию, покуда мы у вас в гостях.
Бурграф поклонился в знак согласия и распрощался со своими гостями, предоставив им продолжать оргию.
Часть гостей разошлась после него, остальные продолжали пить.
Перолио сел напротив Баренберга, чтобы вызвать его на новую борьбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114