Растущий город требовал свое. То ему нужен был пакгаузный инспектор, то гаванмейстер, то столовые деньги для карантина. На строительстве крепости работал и каторжный, и беглый люд. Надо было положить конец самозванным лекарям, и в городе открыли первую аптеку Якова Шуманского и взяли обязательство, чтобы все снадобья не отпускались без освидетельствования штаб-лекаря, а цены были умеренными. Из столицы вдруг пришел ордер на учреждение в Одессе цензуры – одно духовное и два светских лица должны были просматривать привозимые из-за границы книги.
Открылась распря между российскими и иностранными купцами. Первые требовали устраивать ярмарки, на которых и определялась бы сама собой цена товаров. Вторые ратовали за устройство биржи. Еще весной ордером Зубова городу разрешили выводить из порта пшеницу без ограничения. А к осени подсчитали: за год в одесскую гавань пришло 86 судов, отошло 64. Капитаны восемнадцати судов просили о зимовке в одесском порту. Коммерческие обороты так возросли, что знать цены в Константинополе и на Средиземноморье стало и необходимым, и выгодным. Российским купцам объясняли: биржа будет выгодна для всех. Но те отмахивались:
– Иностранный одесский негоциант с иностранным капитаном всегда скорее сговорится. Мы их языка не знаем, а, значит, будем в проигрыше.
Они присылали к де Волану и Рибасу депутации, протестовали против открытия биржи и грозились подложить к ее открытию свинью. И все-таки утром тринадцатого октября возле дома купца и коллежского асессора Дофине полковой оркестр Приморского полка заиграл марши. От торговых рядов, из домов богатых и землянок, от таможни и карантина по лужам после ночного дождя, скользя по глине, выбирая тропки меж ям, прыгая через глубокие колесные колеи, к дому Дофине потянулся одесский люд. Кто не знал обстоятельств, спрашивал:
– А что это оркестр с утра?
– Полицмейстер умер, – отвечали им.
– Если бы полицмейстер умер, то оркестр бы побольше был, а музыка повеселее.
– Нет, это чуму отгоняют. Видите – трубы в сторону Турции повернуты.
Рота синекафтанных с красными отворотами гренадер при ружьях выстроилась к крыльцу в две шеренги. От редкого солнечного луча из-за низких туч вспыхивали гренадерские медные бляхи, гербы, вензеля. Барабанная дробь посыпалась так, что воронье испуганно кинулось к мусульманскому кладбищу. Магистрат в полном составе, господа купцы, господа торговцы, господа иностранные негоцианты – все ощутили легкую слабость в ногах, когда полковник от артиллерии Граве подал сигнал: выхватил шпагу – и с крепостных батарей загрохотали пушечные залпы. В толпе городского люда теперь уж знали все, но притворялись несведущими:
– Базарных полицейских за взятки сквозь строй погонят.
– Нет. Погонят турка нашего – Кес-Оглы. А строй выстроят прямо до Петербурга.
– Да за что?
– А свинину не ест.
Конечно, всех желающих присутствовать при открытии биржи дом Дофине вместить не смог, поэтому отец Евдоким велел вынести иконы из покоев, поставить их на стулья и расхаживал, махал кадилом, кропил святой водой и благословлял собравшихся. Полковник от артиллерии Граве снова подал сигнал шпагой – и опять забухали в крепости пушки.
Перед членами магистрата, думой и всем честным народом становились один подле другого четверо в серых кафтанах с вызолоченными пуговицами. Это был отставной прапор Масало, греки Патанасий и Петараки, малороссиянин Лагутко. Они готовились к маклерской клятве, и городской голова Андрей Железцов принял от секретаря Зеневича лист с текстом клятвы и, спотыкаясь, начал читать:
– По повелению самодержицы Российской Ея Величества императрицы…
Маклеры обязывались принимать деловых людей каждый день до трех часов, над дверьми иметь табличку «Здесь живет маклер», содержать в порядке шнурованные книги, с купцов, покупающих казенные товары, брать по деньге с рубля.
После ритуала, сопровождавшегося целованием библии, новоиспеченные маклеры стали делом доказывать, что не собираются быть клятвопреступниками, а именно: начали честный, открытый всем глазам и карманам аукцион. Продавалась мебель, предметы дамского туалета, безделушки, табакерки, парики. Первым шел секретер немецкой работы с первоначальной стоимостью в пятьдесят рублей, и публика охотно повышала цену – город нуждался в мебели, ее везли даже из Константинополя. Прапор Масало почему-то стучал деревянным молотком не по аукционному столу, а по предлагаемым горожанам вещам. Секретер выдержал. Но когда жена майора Бицилли, ставшая обладательницей секретера, попыталась открыть его ящики, то сделать этого не смогла, как ни старалась. Маклеры пришли ей на помощь, но с тем же результатом. Посыпались предположения:
– Сразу видна немецкая работа! Секретер потому и секретер, чтоб ящики никто не мог открыть! А в секретерах, бывает, и бриллианты хранят.
При упоминании о бриллиантах прапор Масало побледнел и объявил:
– Господа одесситы, секретер оказался с секретом. Я аннулирую результаты аукциона для тщательного осмотра его полицией.
– Секретер мой! – возмутилась майорша.
– Но он неисправен, – внушал ей маклер.
– Он мой со всеми неисправностями и бриллиантами! – воскликнула она и, раскинув руки, защищала свою собственность. Базарный Колба мясным ножом, наконец, вскрыл ящики и объявил:
– Бриллиантов нет. Только паутина и дохлые тараканы. И что-то написано… – И к увеселению публики прочитал: «Силантий Терехов из Торжка сию немецкую вещчь работал».
Парики, дорожный столовый прибор, французский фрак шли с молотка без осложнений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203