Каждую весну лапландцы переезжают на Север на своих оленях, переплывают на них через узкие проливы, что отделяют Магеройю от материка, так что четыре месяца в году поголовье оленей на острове возрастает до 6000 голов. Олени бродят повсюду. Лапландцы живут в своих вигвамах и нажираются до бесчувствия, пока их олени бродят по городу, застревают в лифтах в отелях, выпадают из окон на втором этаже, заходят в классы, где идут уроки. Это правда? Или все-таки гон? В общем-то, мне все равно. Просто кто-то вчера мне об этом рассказывал, вот я и записываю с его слов.
Вторая мировая война. Немцы сожгли весь город – все, кроме церкви, – а население вывезли в трудовой лагерь где-то на юге Норвегии. После войны магеройцы вернулись на остров, где были лишь голые камни, и отстроили город заново. Им было необязательно возвращаться. Но они все же вернулись. Почему? Здесь же нет ничего. Вообще ничего. Несокрушимый человеческий дух. Я преклоняюсь перед такими людьми. Смутно припоминаю, что сказал мне Олден: что сам он родился на юге, но переехал сюда, потому что магеройцы – лучшие люди на свете. Может быть, он и прав. Каждое лето немцы-туристы приезжают сюда табунами: на Нордкап, крайнюю северную точку Европы. Это для них – как для нас Джон-о’Тротс, крайний север Шотландии.
Без десяти десять. Ларс с ребятами так и не появились. Z уже нервничает: говорит, нам надо выехать пораньше, чтобы проехать тоннель судьбы и дорогу страха до темноты. Да, но мне хочется посмотреть на эти волшебные острова, где викинговские легенды и знания. В общем, решаем так: ждем Ларса и остальных до 10.30, а если они не появятся, то едем к причалу на северной оконечности острова, чтобы успеть на паром, который отходит в 12.30. А пока что разглядываем викторианские гравюры на стенах в холле, на первом этаже. Гравюры изображают жизнь на острове: коренное население в лапландских костюмах – в огромных анораках, отделанных мехом и украшенных замысловатой вышивкой, – гарпуны в руках, сани, ездовые собаки, китобойный промысел, церковь, жизнь. Жалко, что у меня нету копий, чтобы вам показать. Они действительно очень хорошие, эти гравюры.
Мы с Z ведем разговор о значимости Потерянного Аккорда. Теперь, когда мы привезли икону Элвиса на Полюс, обеспечив тем самым мир во всем мире – пусть это будет не сразу, но, как говорится, процесс пошел, – нам нужно организовать новую экспедицию. На поиски Потерянного Аккорда. Разговор получается очень странный. Может быть, нам предстоит разыскать все три ноты, из которых складывается Аккорд – каждую по отдельности. Причем их надо найти в определенном порядке, единственно правильном. Дойти до самого края света, совершить многие подвиги – это может растянуться на годы. На всю жизнь. Но оно того стоит. Наверняка.
Мы заказываем еще чаю. Я замечаю пятно у себя на килте, спереди. Задумчиво чешу репу под шапкой. Ларс с ребятами так и не появились. Все, пора ехать.
Гимпо пытается вести машину в манере местных таксистов. Мы с Z пытаемся уговорить его, что так не надо. Гимпо отвечает, что это – самый безопасный способ вождения на здешних дорогах. Но все же идет на компромисс. Совсем чуть-чуть.
У нас есть карта острова. Мы взяли ее в отеле, в приемной. Выруливаем на дорогу на Нордкап. Небо по-прежнему синее-синее. Дорога идет вдоль берега. Море – зеленое и таинственное. Косяки мелких рыбешек. Их поразительно слаженные движения. Тысячи рыбок – как одна. Эффект Жака Кусто. Маленькие деревянные домики, завешенные сетями, вывешенными для просушки, гарпунами и прочими древними инструментами морского промысла. Чистый, незамутненный пейзаж. Снег, лед и черные скалы. Дружелюбные крики гагар. Мне смешно. Такие милые утки. Есть еще и другие птицы, но я не знаю, как они называются. Не отрываясь, смотрю на море. Хочу увидеть тюленя или стаю китов. На горизонте маячат какие-то маленькие островки. Все такое спокойное, ясное, нежное. Преходящее или все-таки вечное? Какая разница… главное, вот оно. Здесь и сейчас.
Наши железные кони, сноу-байки, несли нас через ослепительно белую тундру. Мы старались держаться поближе к лей-линии, сияющей бледно-голубым светом на белом снегу. Я не выпускал из рук бутылку с самогоном, чистым, как лунный свет. Холодное солнце, белый диск на замерзшем небе, сопровождало нас в этом пути, растянувшемся на четырнадцать часов.
Останавливаемся; выходим из машины. Гимпо предлагает сыграть в игру: мы с Z встаем за машиной, держимся за задний бампер, а он садится за руль и едет – смысл игры в том, чтобы проверить, на какой скорости мы отпустим бампер. Беда с Гимпо в том, что на некоторые его предложения – пусть даже самые идиотские и опасные для жизни – следует соглашаться, иначе неизбежно встанет вопрос, мужик ты вообще или нет. Я в том смысле, что если бы не поддержали его начинание сыграть в радиобинго, мы никогда не достигли бы сатори и не спасли мир. Так что мы соглашаемся. Один раз. В общем-то, даже прикольно. Да, мы здорово грохнулись. Ноги болят до сих пор. Но: «Разве мы не мужики?» Решаем повторить. Раз, другой, третий. Обледенелый асфальт стремительно мчится у нас под ногами. Килт развевается. Любой камушек, любой особенно скользкий участок может нас опрокинуть, может заставить нас отпустить бампер. Ускорение; страх. Гимпо не остановится. Едет на скорости миль шестьдесят в час. (Ну, судя по ощущениям.) Либо мы отпустим бампер сейчас и сохраним себе жизнь, отделавшись, может быть, парой треснувших ребер и сломанными ногами, либо погибнем. Мы отпускаем бампер одновременно. Летим вверх тормашками. Очки улетают куда-то в сторону. Останавливаюсь у большого камня на обочине;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116